Оперативный центр. Государственные игры - Том Клэнси

Джоди, не мигая, уставилась на сборище.

– Я не хочу умирать, но и вести жалкий образ жизни тоже не хочу.

– Джоди, тебе не надо…

Девушка резко выдернула руку. Херберт оставил попытки ее удерживать. Он покатил вслед за ней, проклиная собственное упрямство, которое не позволяло поставить на кресло этот чертов моторчик. Затем он принялся проклинать эту девчонку, которую он понимал и уважал, даже несмотря на то, что та не желала прислушаться к голосу разума. Впрочем, он сам прислушивался к нему не больше, чем она.

Аплодисменты стали стихать, и шаги Джоди показались Херберту очень отчетливыми. Как, наверно, и ближайшему часовому, который на них обернулся. Увидев в свете от костров чужих, он что-то крикнул тем, кто стояли ближе к нему, а мгновением позже направился в сторону девушки. Тем временем остальные выстроились в цепочку с явным намерением не дать пришельцам приблизиться к толпе или к ее лидерам.

Херберт остановился. Джоди продолжала идти навстречу немцам. Крякнув с досады, Херберт покатил вслед за ней.

Четверг, 20 часов 36 минут, к юго-западу от Виши, Франция

– В том, что я буду летать, не было даже никаких сомнений.

Пол Худ стоял за спиной Рихарда Хаузена, который пилотировал “лирджет”. Они были уже в небе Франции. Немец говорил громко, стараясь перекрыть гул двух мощных турбореактивных двигателей. Рядом с ним сидела постоянный пилот самолета Элизабет Штрох. Это была привлекательная брюнетка лет тридцати семи, ее французский и английский звучали безукоризненно. Ланг дал ей распоряжение доставить их во Францию, ждать с самолетом, сколько потребуется, и привезти всех обратно. Ее реплики в основном ограничивались переговорами с диспетчерской в Гамбурге; а теперь в Тулузе и сообщениями для пассажиров о графике полета. Если у нее и вызывали интерес рассказы Хаузена, то она этого не показывала.

До того Худ находился в салоне вместе со Столлом и Нэнси. Однако часа через полтора полета он почувствовал, что разделять общество обоих ему больше невмоготу. Со Столлом – из-за того, что тот ни на секунду не умолкал, а с Нэнси – из-за ее нежелания начинать разговор.

Рассевшись на одном из протянувшихся вдоль стен салона плюшевых диванов, Столл без конца бубнил, что никогда не считал себя командным игроком. Что он согласился на работу в Оперативном центре только потому, что был настоящим одиночкой и считал, что им нужен самодостаточный сотрудник, который любит сидеть за своим столом и разрабатывать компьютерные программы или чинить аппаратуру. Столл подчеркивал, что он совсем не “страйкер” и не обязан выходить на оперативную работу. Что он это делает не потому, что такой смелый, а только из уважения к Худу. Остальное время он сетовал по поводу возможных недоработок в “терасканере” и предупреждал, что не дает никаких гарантий.

Нэнси же, наоборот, большую часть времени сидела, уставившись в иллюминатор. Худ спросил, о чем она думает, но та так и не ответила. Он, конечно же, догадывался о чем и жалел, что не может облегчить ее состояние.

Нэнси предоставила им кое-какую информацию относительно внутренней планировки здания “Демэн”. Столл деловито совместил ее описания с поэтажным планом. Тот был получен ими из Оперативного центра с помощью пакета программ для удаленного доступа, разработанных Столлом. Благодаря расширенному каналу передачи информации на принадлежавшем Национальному бюро разведки спутнике “Гермит” основные структуры Оперативного центра были способны устанавливать беспроволочную связь с переносными компьютерами оперативников. Патентованные программы Столла увеличили пропускную способность системы “гермитлинк” с двух до пяти килобайтных блоков с использованием протокола передачи файлов Z-модема и широкополосной радиотрансляцией в диапазоне от 2,400 до 2,483 гигагерц.

Впрочем, все это не слишком помогло. Нэнси сумела рассказать им не так уж много. Она знала о расположении производственного и программного отделов. Но ей ничего не было известно о помещениях для руководителей и личных апартаментах Доминика.

Худ оставил Нэнси с ее думами, а решившего расслабиться Столла – за игрой на компьютере. Пробравшись в кабину пилотов, Пол стал слушать, как возбужденный, почти жизнерадостный Хаузен рассказывает о своей юности.

Отец его, Максимиллиан Хаузен, проходил службу в “люфтваффе”. Будучи специалистом по ведению ночного боя, он участвовал в испытаниях самолетов Хейнкеля и во время первого же боевого вылета на своем He-219 сбил пять английских бомбардировщиков “ланкастер”. В голосе Хаузена не было извиняющихся интонаций за военные подвиги отца. Служба в армии была неизбежна, и она не уменьшила ни сыновней любви, ни уважения. И все же, пока немец рассказывал о делах своего родителя, Полу трудно было не думать о семьях тех молодых членов экипажей, что были сбиты вместе с “ланкастерами”.

По– видимому, как-то ощутив мысли Худа, Хаузен сменил тему.

– А ваш отец проходил службу? – спросил он американца – Мой отец был медиком. Он служил в Форт-Маклеллане, это в штате Алабама, сращивал сломанные кости и лечил… – Худ бросил взгляд на Элизабет, – м-м…, в общем разные болезни.

– Я вас понял, – сказал Хаузен.

– Я тоже, – вставила Элизабет.

Пол почувствовал себя, как если бы он снова очутился в Оперативном центре и старается пройти по натянутому канату между политической корректностью и дискриминацией по половому признаку.

– И вам никогда не хотелось стать врачом? – продолжал допытываться Хаузен.

– Нет, – признался Худ. – Мне хотелось помогать людям, и я счел, что политика тут лучший из способов. Некоторые представители моего поколения думали, что решением могла бы стать революция. Но я предпочел поработать с так называемым истеблишментом.

– Это мудрый выбор, – одобрил Хаузен. – Революция редко становится решением.

– А как насчет вас? – поинтересовался Худ. – Вы всегда хотели стать политиком?

Хаузен отрицательно покачал головой.

– С того момента, как я научился ходить, я хотел летать, – ответил он. – Когда мне было семь лет, мы жили на ферме в Вестфалии, неподалеку от Рейна. Отец научил меня летать на моноплане “фоккер-спайдер” девятьсот тринадцатого года выпуска, который он сам же и восстановил. Когда мне исполнилось десять и я учился в боннской начальной школе, я на близлежащем летном поле пересел на двухместный биплан “букер”. – Хаузен улыбнулся. – Но я видел, как то, что казалось прекрасным сверху, превращалось в убожество, когда я был на земле. И повзрослев, подобно вам, решил помогать людям.

– Должно быть, родители испытывают за вас гордость, – заметил Худ.

Хаузен слегка помрачнел.

– Не сказал бы. Ситуация была довольно сложной. У отца было вполне определенное мировоззрение, в том числе и на то, чем должен заниматься его сын, чтобы зарабатывать на жизнь.

– И он хотел, чтобы вы летали, – утвердительно сказал Худ.