Ритуал - Маркус Хайц

Ее вина тоже была безмерна. Она поглядела на него с любовью, пытаясь представить себе, что должен чувствовать этот коленопреклоненный мужчина, который решил предать смерти собственного ребенка.

— Бог тебе простит, Жан, — тихо сказала она. — Как он прощает всем нам.

— Бог все это допустил. Мне не нужно его прощение, — пренебрежительно бросил он, откидывая волосы со лба.

Григория сняла с шеи серебряные четки.

— Возьми, отлей из них пули, чтобы успеть раньше легата. — Она сделала глубокий вдох. — Я не стану тебя упрекать, что ты защищал сына от охотников и снова хотел превратить его в человека. Надо думать, любой отец… или любая мать, — она заколебалась, отводя глаза, — поступили бы так же.

Жан пропустил четки сквозь пальцы, большой лег на распятие.

— Бог раз за разом оставлял нас в беде, — тихо сказал он. — Клянусь на этом распятии, что отдам душу дьяволу, если он сделает это снова. — Он поднялся. — Пусть теперь Бог мне докажет, что разделяет мое страдание, или я отрекусь от него на веки веков.

— Нет! — Сделав шаг вперед, Григория приложила указательный палец к его губам. — Господу нельзя бросать вызов, его нельзя искушать.

Это был тот единственный шаг, знаменитый шаг за грань, из-за которого они оказались совсем близко и едва не поддались взаимной склонности. Невзирая на опасность за дверью.

Их головы разом качнулись друг к другу, губы встретились. Обоих прошила дрожь, от которой слабели колени, по телу прокатывались волны жара, вспыхнувшего вдруг необузданным пламенем.

Не переставая целоваться, они сбросили одежду, показывая себя друг другу, как когда-то Адам и Ева. Коснувшись ее коротких светлых волос, Жан улыбнулся. Он ласкал ее груди с такой нежностью, которую раньше она сочла бы невозможной. Тихо застонав, она закрыла глаза, а он развернул ее и прижался к ней сзади.

Его пенис скользнул под ее ягодицы и на палец проник в ее лоно. Заведя руку назад, Григория моляще погладила его бедро, почувствовала его руки на своем животе, на грудях, на сосках, его жаркое дыхание на горле, услышала тихий страстный стон. Наконец она нагнулась, и его пенис сам собой вошел в нее до конца, возбуждая ее так, что ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы ее крик не прокатился по всему Сен-Грегуару. Это было так упоительно, так прекрасно, как тогда. Нет, прекраснее.

Тяжело дыша, Григория отстранилась и повернулась, чтобы видеть его лицо.

— Это будет только одна ночь, Жан, — прошептала она, обняла его и потянула за собой на пол.

— Долгая ночь.

Жан посмотрел на нее, опьяненный страстью, прижался губами к ее соску и снова в нее вошел. Начал он с осторожных толчков, но с каждым разом входил все глубже, разжигая ее страсть, пока комната вокруг них не закружилась и они не утратили способность мыслить.

В водовороте страсти они забыли про караул за дверью.

14 июня 1767 г., Нотр-Дам не Болье, к юго-востоку от Полака, юг Франции

Мерно ступая во главе монахинь из Сен-Грегуара, аббатиса Григория обводила взглядом собравшихся.

Лишь изредка месса в конце паломничества к часовне Нотр-Дам де Болье собирала столько людей, как этим ранним летом. Толпа собралась такая, что пришлось отказаться от службы в маленькой церквушке и перенести ее на просторный, усеянный камнями луг, лежавший точно между трех гор.

Радость Григории при виде сотен верующих омрачалась сознанием, что притоком их священники обязаны простой и одновременно ужасной причине — страху.

«Господи, что сделали Тебе люди, что Ты не положишь конец сему испытанию?» — вопрошала про себя аббатиса, но, проведя своих монахинь сквозь толпу, остановилась у алтаря на невысоком холме. Сестры разошлись полукругом, чтобы позднее, во время мессы и святого причастия петь гимны.

Епископ Пролхак приехал из Манда, чтобы возвестить слово Божье. Мессу он начал с большим пылом, который передался собравшимся и освободил их души от страха перед бестией. Они благодарно внимали каждому его слову, вслушивались в обещание милости Господа, который защищает всех благочестивых и невинных, и впитывали ритуальные фразы, чтобы потом нести их перед собой как щит веры.

Григория поймала себя на том, что выискивает в толпе одно-единственное знакомое лицо, хотя и точно знала, что Жан Шастель избегает богослужений.

Но надежды она не оставляла. Она вспоминала ночь греха — и жаждала новых ночей. Но соврать непрестанно терзала ее укорами и требовала покаяния и бесчисленных молитв, чтобы очиститься от проступка. Ее душа разрывалась так, что иногда ей казалось; больше она не вынесет.

Месса закончилась, причастие совершено, теперь начались благословения. Молодой священник шел с простым ведром и связкой пальмовых ветвей по рядам и брызгал святой водой на склоненные пред ним головы, непрестанно выкрикивая благословения, пока совсем не охрип.

— Bonjour, достопочтенная аббатиса, — раздался вдруг рядом с ней голос легата Франческо.

Вид у него был крайне довольный. Григория уже успела возненавидеть его итальянский акцент. Как всегда он был в платье простого покроя, но из хорошего, дорогого сукна. Рядом с ним стояли пятеро его солдат.

— Можно с вами поговорить?

— Момент не совсем удачный, эксцеленца…

Легат поклонился.

— Несколько ночей назад для одной аббатисы тоже был весьма неудачный момент забавляться с мужчиной. Я мог бы уведомить об этом епископа, — прошептал он, указывая на епископа Пролхака, стоявшего всего в шаге от них. Отодвинувшись, он улыбнулся точно благосклонный святой. — Можем мы теперь поговорить?

— Дайте мне минутку.

Григория послала монахинь за водой из источника, которую парой жестов превратят в святую. Другим сестрам она велела принимать пожертвования, какие верующие принесли прелату, чтобы привлечь к себе сочувствие его или самого Господа.

— Что вам нужно, эксцеленца? — наконец повернулась она к легату, пряча страх за резкостью и холодным тоном. — Вы хотите возвестить мне и людям, что наконец-то уничтожили бестию?

Схватив ее за локоть, Франческо отвел на несколько шагов в сторону.

— К сожалению, нет, достопочтенная аббатиса. Я пришел, чтобы расспросить вас про Шастелей. Я то и дело слышу это имя, и меня очень заинтересовало, когда мои люди сообщили, что Жан Шастель провел у вас долгое время.

— Ваши намеки гнусны. Он хотел… исповедаться.

Григория сама заметила, сколь несостоятельно прозвучали эти слова, а для такого человека, как Франческо, чья миссия заключалась в том, чтобы отыскивать правду, не составляло труда ее разоблачить.

— Он кое-что сообщил вам, и вполне очевидно, что это было связано с грехом, — отозвался легат, но улыбка сползла с его лица. — Не считайте меня глупцом, достопочтенная аббатиса. Не отрицайте, что решили с ним позабавиться. У моих людей есть уши. И не забывайте, что в дверях есть замочные скважины. Не слишком достойный способ вести дознание… но в данных обстоятельствах о достоинстве не может быть и речи, вы так не считаете? — Он внезапно улыбнулся. — Разумеется, помимо епископа о ваших проступках придется поставить в известность также и его святейшество. Вы потеряете свой сан, свою честь. Не говоря уже о вашей семье, которая пользуется доброй славой в…