Готический роман. Том 2 - Нина Воронель

Здесь запись кончилась, но того, что Ури прочел, было, пожалуй, достаточно, чтобы он мог угадать, чей череп замурован в стене сокровищницы Губертусов. Но он все же полистал тетрадь в надежде найти еще что-нибудь, и впервые заметил, что из тетради вырвано несколько страниц. Очевидно то, что Карл там написал, нельзя было доверить даже самой хитроумной шифровке. Что ж, тем вероятней становится предположение, что именно Людвиг закончил свою жизнь в смрадном мраке подземелья. Людвиг, а не Карл. Иными словами – Людвиг умер, а Карл остался жив.

Кто же был этот Людвиг? Ури глянул на часы – оставалось еще семь минут из подаренного ему Джерри часа. Их должно хватить на то, чтобы перечитать страницы дневника, посвященные Людвигу. Что-то там было недосказано, Ури не мог точно припомнить, что именно, но сейчас он это выяснит. Досадуя на разбазаривание драгоценного времени, он с некоторым трудом отыскал нужное место:

«– Ну, чего тебе? – спросил я, начиная раздражаться, но Людвиг продолжал молча смотреть на меня из-под странно темных, может быть подкрашенных, ресниц. Я вспомнил, что именно он выхватил у меня дневник, и приказал:

– Вот что, или говори, или убирайся прочь!

И тут он заплакал. Заплакал беззвучно, я даже не представлял, что мужчина может так плакать. Слезы безостановочно текли по его совсем юным, едва тронутым бритвой щекам и обильным дождем орошали его грязную, некогда розовую рубашку. Я не выдержал и, вскочив из-за стола, с силой тряхнул его за плечо:

– Перестань реветь! Чего ты хочешь?

Людвиг покачнулся и, гибко изогнувшись, прижался мокрым подбородком к моему запястью. Я невольно отдернул руку.

– Я вас люблю! – пытаясь вернуть мою руку на свое плечо, жарко зашептал он. – Я не сплю по ночам и мечтаю о вас. Пустите меня к себе и я добуду у них вашу тетрадь.

Я попятился и постарался ногой вытолкнуть его из кухни, но он уперся кроссовками в холодильник и прочно застрял на пороге. Слава Богу, остальные спали непробудным сном – опять, небось, чего-то накурились, и, слава Богу, ничего не видели и не слышали.

– Я все для вас сделаю, – снова зашептал Людвиг, не сдвигаясь с места, и умудрился обнять мои колени. – Сделаю все, что угодно, только не прогоняйте меня».

Ури сосредоточился, чтобы представить себе знакомый череп Людвига под кожей и мышцами его залитого слезами лица, и тут его осенило. – Он понял, что он должен сделать, чтобы нарушить планы Карла. Решение было простым и однозначным, оно возникло в мозгу, совершенно готовое, как конфета в обертке. Теперь нужно только успеть его выполнить, пока в гостиной никого нет. Ури поспешно сунул тетрадь в сумку и осторожно выскользнул из туалета в темный коридор.

Гостиная была за углом, там тоже было темно, вернее сумрачно, потому что за окном застыл нескончаемый летний вечер, недвижно зависший на грани света и тьмы. Надо было спешить, не только из-за нетерпеливо ожидающего Джерри, но и из-за Карла, который мог в любой миг появиться где-нибудь поблизости.

Расстегивая на ходу молнию сумки, Ури подошел к роялю и небрежно бросил тетрадь на черную лакированную крышку. Красное пятно контрастно выделялось на черном сверкающем поле, не заметить его было невозможно. Теперь оставалось только ждать реакции Карла на этот вызывающе яркий квадрат. Но если совещание не закончится к вечернему чаю, Ури так и не увидит первую реакцию Карла. Жаль, но может, это не так уж и важно. Важно, чтобы Карл заметил тетрадь и понял, что это его дневник.

Сменив Джерри в читальном зале, Ури начал просчитывать возможные варианты поведения Карла после того, как он убедится, что это его дневник. Первой реакцией должен быть шок, – трудно представить, чтобы человек в такой ситуации не испугался. Но такой человек, как Гюнтер фон Корф, несомненно возьмет себя в руки и не выдаст своих чувств. Интересно, конечно, было бы увидеть, как дрогнет его лицо, но оно может и не дрогнуть.

Когда первый испуг пройдет, он начнет искать выход из положения, – во всяком случае, так бы поступил Ури. И, конечно, сообразит, что тот, кто его вычислил, бессилен его арестовать. Иначе его бы уже арестовали. А значит, у него еще есть время выполнить задание – насколько Ури мог себе представить сегодняшних боссов Карла, было бы опасно вернуться к ним с невыполненным заданием. Так что Карл скорее всего попытается любой ценой добыть свою кинокамеру, не дожидаясь обещанного ему Брайаном пропуска в хранилище.

Но хранилище надежно заперто, и вход в него круглосуточно охраняется и людьми Меира, и людьми принца. Так что Карлу придется действовать, рисковать, и можно надеяться, что он где-нибудь сорвется.

Раздался звонок к чаю и, пока Ури печальным взглядом провожал счастливцев, свободно покидающих читальный зал, он прозевал момент выхода принца из аннекса. Он заметил это, только когда японец сорвался с места и выскочил в коридор прямо перед носом рыжей девицы, идущей в авангарде царственного сэндвича. Ури поспешил за замыкающим сэндвич телохранителем и под прикрытием его могучего плеча вошел в гостиную. Там все уже были в сборе и толпились у чайного столика. Позвякивали чашки на блюдцах, позвякивали ложечки в чашках, перекликались мужские голоса под аккомпанемент женского смеха.

Все взгляды устремились на принца, хоть в гостиную его маленький отряд вошел без обычных предосторожностей. Наверно неопознанные охранники, высланные на разведку, уже успели убедиться, что все в порядке. Ури оглядел собравшихся. Матери в гостиной не было, а Ян с чашкой в руке стоял у камина, погруженный в серьезную беседу с босоногим викингом, который время от времени надолго припадал к своей керамической кружке. Красная тетрадь лежала там, где Ури ее оставил, она как бы срослась с черной гладью рояля и стала его частью, хоть и яркой, но не бросающейся в глаза.

И Ури испугался: а вдруг Ян допьет свой чай, закончит беседу с викингом, кивнет остальным и равнодушно пройдет мимо рояля, даже не глянув в сторону красного пятна? Нужно было срочно придумать какой-нибудь трюк, привлекающий внимание к тетради. А может не к тетради, а к роялю, – ведь всякий, кто посмотрит на рояль, обязательно заметит тетрадь.

Лучше всего было бы сыграть на рояле, если только Ури не совсем позабыл, как это делается. Ему вспомнились бесконечные часы, проведенные им в детстве у пианино по настоянию матери. Сколько лет разные, сменяющие друг друга учительницы музыки ставили ему пальцы, обучали мудрой архитектонике аккордов и владению непослушной левой рукой! Что-то же от этого должно было остаться? Но сыграть надо не просто десятый вальс Шопена, а что-нибудь разухабистое, – такое, что всех выведет из равновесия.

И Ури решил сыграть «Лили Марлен», которую он лет в двенадцать самостоятельно разучил и лихо наяривал, когда хотел позлить мать. Никем не замеченный, он подошел к роялю и с минуту посидел, беззвучно репетируя любимую песню гитлеровских солдат, а потом собрался с духом и ударил пальцами по клавишам. На середине первого куплета все голоса смолкли и все глаза уставились на него – удивленно, возмущенно, шокировано. Значит, узнали!

Тогда он, чтобы подлить масла в огонь, пропел слова одного куплета, надежней других застрявшего в его памяти. Пел он отвратно, его вокальная неспособность была поводом для вечных ехидных насмешек в гимназии Герцлия, где почти все его друзья успешно выступали в хоровых ансамблях. Но ему было плевать на то, как он поет, хорошо или плохо, – он пошел ва-банк и за шиворотом у него ползали мурашки восторга, смешанного со страхом. Последнее, что он увидел до того, как Толеф вытеснил его со стула и подхватил мелодию «Лили Марлен», было потрясенное лицо Клары, застывшей в дверях гостиной.