Свора девчонок - Кирстен Фукс

Сконцентрируйся. Есть следующее… И ничего не упусти!

Вот умерший бывший бургомистр. Исчезнувшая старая женщина. Сожженный туннель и скелет.

Без доказательств нет расследования. Без расследования всё – подозрения, и только. Полет через правду вслепую.

Бывший бургомистр назвал туннель «Тайный». Он специально посадил куст малины, чтобы скрыть вход в него. Потом он стал рассказывать внукам странные истории, чтобы они не играли в лесу. Наверняка он знал как про вырезанные фигурки, так и про скелет. Готова поспорить!

Пока улики только косвенные.

Следующий пункт.

Женщина бродит по лесу, как призрак. Она переодевается в персонажа одной из страшных легенд. Она хотела выманить нас из туннеля. Потом она хотела его поджечь, что, собственно, и сделала, когда мы оттуда ушли. Вполне возможно, она при этом погибла. Важно: она пропала. Эта женщина – мать того старика. Старик – дед Аннушки. То есть эта старуха – прабабка Аннушки. Вероятно, она тоже знала про фигурки и скелет.

Следующий пункт.

Скелет.

Я знаю, что брат Аннушкиного деда пропал. Это вполне согласуется со всем остальным. То есть вроде как брат бежал на Запад и больше не проявлялся.

Надо подождать, что скажет звонарь.

Я впускаю в себя мерцание солнца, лета и жизни через приоткрытые глаза. Снова закрываю глаза – и в туннель. Щелкунчики, скелет, подсвечники, ангелы, скелет.

Черт, там все завалило. Этот случай можно было распутать только с помощью полиции. Впрочем, тогда я бы не смогла разгадать загадку сама, ей бы занялись полицейские. И они бы не стали мне помогать. А что важно – распутать дело или чтобы его распутала я? Это одна из классических ошибок детективов. Тщеславие! Когда такое попадалось в книгах, мне всегда хотелось вырезать этого детектива и скомкать…

– Пойдем! – под деревом стоит Бея. – Есть! Все три идиота снова в сборе. – Она заковыляла прочь. Обернулась. – Один говорит, у него важные новости.

Черт, как же быстро я слезла с дерева!

– Аннушкин дед умер, – сказал Матео, едва я села за стол.

– Удиви нас еще чем-нибудь. – Юрек такой крутой, улыбается мне. Я взглядом спрашиваю его: «Что сказал звонарь?» Он подмигивает: «Потерпи». А потом раскладывает жареную картошку по тарелкам с цветочками.

Бея подсела к нам. В первый раз.

– Черт, ты, конечно, опять все первый знаешь. Тебе звонарь сказал, да? – спросил Матео и не стал ждать ответа. – Я узнал об этом от трех старушек. Они почти каждый день пьют кофе в нашей булочной. – Он посмотрел на меня. – Я работаю в булочной супермаркета.

Я кивнула.

– В общем, сегодня эти три старушки снова пришли. Они всегда сидят за одним и тем же столиком, прямо у окна. Говорят много и громко. Иногда спрашивают меня, что я думаю о чем-нибудь. Как молодой человек. «Вот вы, как молодой человек, скажите, пожалуйста…». Они работали здесь на урановых разработках и рассказывают потрясающие истории. Просто респект. В конце смены они всегда были пропитаны радиацией и так и ходили по городу. Волосы у них потрескивали, платья хрустели, и такие заряженные они укладывали детей в кроватки.

Я попыталась все это представить: три старушки в бежевых брюках с молниями на карманах, потому что это практично, и в блузках с блестящими цветами, потому что это красиво. Костыли они держат скрещенными в воздухе, как мушкетеры.

Матео прожевал пару кусочков картошки и стал рассказывать дальше:

– Сегодня эта троица болтала так громко, что даже прислушиваться не пришлось.

Они так кипятились, рассказал Матео, потому что старый Рокштро никогда ничего не делал для города. Никогда, кричали они хором, никогда, никогда, никогда. Потому что всегда думал только о себе. Всегда, кричали они. Всегда, всегда, всегда. И в прекрасном Мильхфельсе все пришло в упадок. Всё, кричали они. Всё, всё, всё. Этот голодранец отправлял на экспорт все изделия промыслов Рудных гор. Даже в капиталистические страны. Наши пирамиды, говорили они. Наших курильщиков и наши подсвечники-арки. Нам так ничего и не перепало, сказала госпожа Кляйн. Ничего, закивали остальные. Ничего, ничего, ничего. Прекрасные щелкунчики, подсвечники, ангелы, рудокопы. Даже то, что предназначалось для собственной страны, даже это он тоже посылал на экспорт. Наверняка он там что-то мухлевал. Чертов голодранец, кривой пес, гадкий притворщик, говорили они. А потом они наклонились поближе, почти соприкоснулись своими перманентными кудрями. Этот Рокштро, так говорят, кто-то поговаривает, они где-то слышали, что он, но точно неизвестно, нет, точно этого не узнать, что он и с ураном связан. Русские-то, как охотничьи собаки, следили, чтобы никто ничего не крал. Каждый вечер ковырялись со счетчиком Гейгера, тут повыше, там пониже, здесь повернитесь, помнишь, Траудель? Помню, Элли. Но бургомистра-то… Кто знает? Кто знает? Он ведь и сам пару лет на шахте проработал, Рокштро-то. Не нашел ли он там втихаря чего-нибудь? Ганс говорил, что Рокштро контрабандой вывозил уран в сувенирах Рудных гор. Ах, Ганс, он все брешет, не думаю, представить себе не могу, ни в коем случае. Кто знает, кто знает.

– Ну, представить-то они себе всё могут, – закончил Матео свой рассказ. – Вот только не верят.

И потом они закивали.

Мы тоже закивали.

Матео поднял вилку.

– Самое смешное – как отреагировал Рик, когда узнал о смерти Рокштро. Он сказал: «Круто, теперь можно утешать Аннушку».

Матео рассмеялся.

Из всего, что парни делают тупее, чем девчонки, глупый смех – самое тупое.

– Ты знаешь Рика? – спросила я.

– Конечно, он в магазине товары по полкам раскладывает. На каникулах работает. И делает все ужасно медленно, потому что тормозит у каждой гладкой поверхности – смотрит на свое отражение. – Теперь глупо захихикали все трое.

Я подумала: что-что-что? Он работает там? В супермаркете? Куда мы ходили контейнерить? Это объясняет кучи бракованных продуктов, которые мы всегда находили. И шоколад. Он ведь не был с истекшим сроком годности. И это объясняет, почему Аннушка им не особенно дорожила и отдала Антонии. Не может быть, подумала я. Значит, Рик. Он наверняка нам потихоньку что-то подкладывал. И наверняка она его видела, когда спустилась сюда в первый раз. Когда Иветта не пошла с ней. Но с пищевым отравлением он, наверное, все-таки не связан. Или нет?

– Что, невкусно? – спросил Юрек.

– Нет, вкусно, – я быстро отправила ложку в рот.

– По-моему, тоже, – сказал Оле. – Может, чуток пересолено. А когда еду пересаливают, это значит…

Юрек пнул Оле. Стол закачался. Тарелки зазвенели.

Что-то в тот вечер меня беспокоило. Этот стрекот за забором. Эти дурацкие лягушки. Меня раздражало все, кроме того, что раздражало на самом деле.

Юрек принес свежие газеты. Цветные и черно-белые. Там трепали наши биографии. Лист за листом они вгрызались в наше прошлое и будущее. Сдирали кожу с наших семей и устраивали слалом среди всех ключевых точек наших будней. Мы принадлежали им. Я больше никогда не буду невидимой.