Имаго - Юрий Никитин

Сейчас обыватель впервые стал диктовать, как жить, какуюмузыку писать, какие фильмы снимать, какие книги писать и какую политикупроводить. Общественное развитие практически застыло, за ним остановится инаучно-техническое, ибо наукоемкие технологии начали обслуживать вкусыобывателя, что не простираются дальше его огорода и тампаксов для жены. Накосмос и тайны Вселенной обывателю наплевать.

Значит, пора поставить это существо на место. Это необходимодля выживания человечества. Для этого годятся и такие булавочные уколы, каквзрывы небоскребов в Нью-Йорке и танкеров в проливе, хотя для человечества этогораздо меньше, чем булавочный укол, и локальные войны, и другие встряски.Человечество должно жить, а не кутаться все больше и больше в шубы, опасаясьсквозняков!

Еще две недели, и я забросил свои Тезисы в Интернет. На свойсайт и в крупнейшие форумы, где спорили о политике, религии, вере. НеобъятныйИнтернет показался даже крохотным, ибо не так уж и много нашлось таких мест,львиную долю занимают дурацкие чаты да порносайты. На выкладку своих материаловв Сеть потребовались смешные десять минут: закладки у меня на таких сайтахдавно, а при системе copy-paste это делается моментально. Даже не представляю,как в таких случаях выкручивались люди в диком двадцатом веке…

Отрубившись от Сети, мое тело рухнуло на диван. Я осталсятам, в Интернете, раздробленный на десятки сайтов, где впечатались изасэйвились мои Слова. Вот так, полагаю, чувствовало себя то, что осталось отГоголя, когда он закончил свой основной труд. Он просто ощутил, чтопредначертание, ради которого он пришел на Землю, – исполнено. Теперь имеетправо вернуться. Он лег на диван, перестал есть, перестал обращать внимание наэтот мир и… ушел в тот, иной. Точнее, вернулся.

Возможно, я – это он, что вернулся снова. Уже с настоящей,глобальной идеей. Возможно, это я погибал под градом камней, на кресте, в огне,на дыбе, в газовой камере, падал с пулей в затылке… Неважно, сейчас я ужесделал то, для чего родился, жил, совершенствовался, проходил линьки.

Перед глазами постепенно тускнел мир. Если оставить все какесть, во мне медленно… за день – за два, утихнут потребности для поддерживанияжизни в этом теле. Ибо я свое предназначение выполнил, а мое тело… это всеголишь тело, но я не скот и не юсовец, для которых тело – все, а помимо тела нетдругих радостей, других целей существования…

Звякнул телефон. Я тупо слушал, как он разрывается, потомуже на седьмом звонке, когда приличные люди кладут трубку, дотянулся, снял,буркнул:

– Алло?

– Бравлин, – раздался голос Лютового, – уменя тут есть один вопрос по поводу…

– Заходите, Алексей Викторович, – прервал я.

– Да нет, это пустяк! Не стоит отрывать вас от работы.Проконсультируйте…

– Нет, – прервал я. – Заходите.

Он запнулся, в голосе почувствовалось напряжение.

– Бравлин, у вас трудности?

– Да, траблы, – ответил я. – Я ж говорю,заходите! И у вас будут.

В трубке хмыкнуло. Через пару минут в прихожей прозвенелзвонок. Мое тело заученно, подчиняясь укоренившимся рефлексам, сползло сдивана. Глаза сфокусировались на дверном проеме, стены задвигались, закачались,потом я обнаружил себя перед дверью, пальцы с трудом отодвинули засов.

Лютовой вошел быстро, огляделся. Мне показалось, дажепонюхал воздух.

– Что случилось? – спросил он озабоченно. –Ну, Бравлин, вид у вас… накурились, что ли?

– Алексей, – сказал я, чувствуя, что готов перейтина «ты», но так и не перешагнув эту грань, – Алексей Викторович, как там увас с боевыми актами?

– Актами?

– Ну, которые с приставкой «тер»?

Он нахмурился, спросил почти враждебно:

– Что за странный интерес?

– Хочу принять участие, – сказал я заплетающимсяязыком. – Нет, не пьян… Просто, состояние… Честно, Алексей Викторович,очень хочу.

Он потащил меня на кухню, усадил. Свет от окна падал сбокуна его суровое худое лицо и делал его еще строже, злее и озабоченнее.

– Вам нельзя.

– Почему?

– Ваша голова всего нашего подполья стоит!

Я счастливо улыбнулся.

– Уже нет… Алексей Викторович, я уже забросил все-все вИнтернет. А что в Интернете, того не вырубить никаким топором. Уже скачивается,размножается, снабжается линками и перекрестными ссылками, энтузиасты ставят насвои сайты… Я – уже нуль. Я выплеснул все, что во мне было. Понимаете, теперь ястою намного меньше самого занюханного слесаря. Слесарь еще что-то может… а я –уже все… пуст, опустошен, во мне уже ничего не вырастет. Зато я мог бы взятьпистолет, а еще лучше – автомат, пойти навстречу гадам и садануть по нимочередью…

Он покачал головой, сел. Его сухая горячая ладонь накрылакисть моей руки, холодную и безжизненную, как снулая рыба. Похоже, он все-такине понял, как это можно вот так выложиться до конца. Раньше и я бы не понял, нотеперь знаю, почему Сковорода вот так со светлой улыбкой сам выкопал себемогилу, сам написал на дощечке: «Мир ловил меня – но не поймал», велел плачущимродственникам поставить это на могиле, лег в нее и умер. Мирское, обывательскоеего не поймало, он пришел, принес, отдал все целиком и – чувствуя свою миссиюзавершенной, спокойно и с улыбкой вернулся к Богу, от которого и явился, чтобысделать род людской чуть-чуть лучше.

Мудрец сказал однажды: знаю, что душа бессмертна, но незнаю, как. Другой добавил, что душа – это Бог, нашедший приют в теле человека.Я же говорю, что мы все – частицы Бога. Наш долг – раздувать в себе эту искруБожью. Жизнь человека, не освященная этим чувством, не имеет никакой цены.Таких людей, скажем мягко… и жалеть не стоит. Их отличие от животных лишь втом, что они умеют разговаривать, читать и писать. Но этого очень мало, чтобыназываться человеком. Это всего лишь гусеницы человека. Сиречь, говорящиеживотные, или еще – юсовцы. Юсовцы, вне зависимости, где живут.

Суровость заповедей иммортизма говорит о его человеколюбии.Суровость человека – о его жестокосердии. Да будем жестокими и бесчеловечнымипо заповедям иммортизма! Религия и законы – это костыли, которых нельзяотнимать у людей, слабых на ноги. Но если они идут с нами, они уже не слабые,даже если опираются на костыли. Слабые – остались у подножия горы. Вместе сживотными, от которых отличаются только речью.

Всякий, кто не верит в будущую жизнь при иммортизме, –мертв и для этой. Мы сейчас в детстве нашего бессмертия, но войдет в него лишьхозяин своей воли и раб своей совести. Весь мир живет в настоящем, но прошлымиидеями, только имморты помнят о будущем и живут в нем и для него.

Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы убеждаем себя,что не в силах достичь цели. На самом деле мы не бессильны, мы безвольны. Носильная воля способна изменить линии наших ладоней, сдвинуть звезды. Нашаличность – сад, а воля – садовник.