Четверги с прокурором - Герберт Розендорфер

Странница – я все-таки сочту уместным называть свою родственницу так, ибо не знаю ее настоящего имени – держалась подле нее отнюдь не из-за чувства привязанности, а потому что ее внешность выигрывала на фоне собачьей. Схожим образом Странница держалась и со своими подружками, которых вследствие ее дурного, вспыльчивого нрава было немного. Она вообще питала неприязнь к особам женского пола. (Собака была кобелем по имени Незауряд.) Вообще-то я помню только двух подружек Странницы, выносивших ее: Крикунью и Костлявку. Одна формой очень напоминала личинку майского жука, но бледна была, как аскарида, вторая – кривонога, худа, ни дать ни взять хворостина, к тому же с уродливыми, напоминавшими молоточки лапами врастопырку. Обе подружки, которых Странница друг с другом так и не познакомила – она терпеть не могла превращать свой круг знакомых в месиво, – были такими уродинами, в сравнении с которыми даже Незауряд казался писаным красавцем. И в мужском окружении Странница позиционировалась как равная, держась, как правило, поближе к уродам. И, что Страннице было небезразлично, среди таковых непременно должны были присутствовать всякого рода гении и ученые мужи. Саму Странницу весьма трудно было отнести к ученым женам, хотя ей нельзя было отказать в определенной проницательной изворотливости, позволявшей ориентироваться в чуждой ей интеллектуальной мишуре. На первый взгляд ее можно было принять даже за умницу, поскольку она крепко-накрепко усвоила правило: при обсуждении тем, в которых ты профанесса, многозначительно молчи или загадочно и невнятно пришептывай. И овладение этим правилом позволило ей считать себя femme d'hommes, после того как один из ее вытянутоголовых ученых мужей, выучивших пару французских слов, наболтал ей про homme de femmes. Сама же Странница… я отнюдь не желаю навесить на нее ярлык ленивой и тяжелой на подъем, однако прилежание и упорство явно не принадлежали к ее выдающимся качествам. У Странницы вечно были нелады в школах, откуда ее непременно вышибали, овладение же профессией Странница отрицала, поскольку считала, что за ее потребности, включая и финансовые, в ответе другие.

Она рано вышла замуж. Как и следовало ожидать, супруг ее не принадлежал к числу oil painting. (И это выражение позаимствовано ею от ее ученых мужей.) Напротив, скорее, he looks like something the cat brought in. Вам может показаться, что я обожаю языковую мешанину, но это не так, хотя допускаю, что иногда она наиболее точно описывает явления и вещи. При этом мне неизменно приходит на ум мой братец Борис и то, что он иногда притаскивает домой с улицы. В последний раз это была полу дохлая ящерица.

Первый муж Странницы, на это она обратила особое внимание, должен быть ниже ее ростом, упитанным и добряком, любить Странницу сверх всякой меры, исполнять все ее прихоти в рамках отведенных ему возможностей. Однако многие оставались за этими самыми рамками. Он работал налоговым инспектором, всю жизнь провел в служащих необъятной канцелярии. Остальные карьерные варианты прошли мимо него. Звали его Ганс.

– У него и имени-то нет, – как-то выразилась в его адрес Странница. – Только Ганс.

Она считала это признаком остроумия.

От этого брака на свет появился сын. Страннице вздумалось окрестить его Дагмаром. Возражения Ганса по поводу того, что это, дескать, женское имя, были с иронической улыбкой отметены. Странница аргументировала, что, мол, и Вольдемар, и Хилъмар, и Элъмар тоже мужские имена. Ганс, как водится, покорился, однако ее стремление наградить сына именем Дагмар рухнуло перед несговорчивостью сотрудника бюро записи актов гражданского состояния, наотрез отказавшегося вписать мальчику в соответствующую графу явно девчоночье имя. Поморщившись, Странница вынуждена была довольствоваться именем Гётц. Ганс вяло возразил, что, мол, Гетц и не имя вовсе, а непонятно что…

– А Гетц фон Берлихенген? Ты что же, считаешь себя умнее Гёте?

– Берлихенгену при крещении дали имя Готфрид. А Гетц – всего лишь сокращение от Готфрида. Как, например, Ганс от Иоганна…

– Если уж мне не дают назвать его Дагмаром, быть ему Гетцем, – не терпящим возражений тоном заявила Странница.

Гетц рос. К десяти годам ему пришлось пережить развод родителей. Бракоразводный процесс вынес решение в ее пользу, хотя именно Странница ушла от Ганса, оставив ему и сына Гетца, поскольку Ганс проявил себя порядочным растяпой…

Я должна начать издалека.

Примерно за год или даже за два до того, как Странница решила аннулировать брачный союз с Гансом, ее захватил некий кружок, который ее супруг Ганс, человек отнюдь не бездарный (просто Страннице было этого не понять), назвал «религиозно-психологическим кружком». Кружок объединялся вокруг профессора Виндлоха, пользовавшегося непререкаемым авторитетом у своих подопечных. Профессор Виндлох – никто так и не узнал, где он имел кафедру, – из зороастрийских вероучений, тибетской мудрости, астрологии, индийской медитации, очисток расового учения («…лишь на том основании, что он проиграл войну, проиграл заслуженно, никто в этом не сомневается, вовсе не обязательно отказываться от его идей, вызревавших вне зависимости от политической конъюнктуры…» – так вещал профессор Виндлох, впрочем, почти что втихомолку) и гностически-герменевтического юнгианизма замешал коктейль теорий, который излагал в книгах, издававшихся в принадлежавшем ему полукустарном издательстве. Один из таких трудов был озаглавлен: «Божественное, слишком Божественное», и это заглавие говорит о том, какова была самооценка профессора Виндлоха.

В этом кружке фрау Странница и познакомилась с братьями Айнандтер, баронами Агобардом и Бегоардом фон Айнандтер. Они с рождения пребывали в вечном конфликте, поскольку были не просто близнецами, а близнецами сиамскими. Их тела срослись в области бедер, и на двоих у них было всего три ноги. О разделении близнецов и речи быть не могло. Не один десяток светил в области медицины на основе сотен анализов предрекали им оставаться такими, какими они были с рождения, до естественного исхода. Иными словами, операция по разделению близнецов пока что не под силу даже самой современной медицине. И несчастные дети так и продолжали жить, сросшись, ведя беспрестанную борьбу друг с другом. Исход борьбы был переменчив, лавры победы доставались то одному, то другому. Создавалось впечатление, что каждый норовит высосать у своего брата жизненные силы, чтобы стать нормальным человеком. Причем непреднамеренно. Внешне близнецы казались любящей друг друга парой братьев. Возможно, они настолько свыклись с этой перманентной борьбой, что и сами ее не замечали.

В возрасте примерно десяти лет постепенно обозначилось преимущество Агобарда. Все началось с того, что он почти незаметно для окружающих обрел перевес в жизненной энергии, и речь зашла о смещении энергетики в пользу Агобарда. Он рос, набирался сил, в то время как его брат Бегоард чах на глазах. Нет, Бегоард тоже рос, прибавляя, так сказать, в количественном отношении, но превращался в сморщенный, отталкивающего вида придаток, проклятие Агобарда, вынужденного мириться с его присутствием. Бегоард меньше говорил, больше слушал, было видно, что и мышление его хиреет вместе с телом. Никто не удивился бы, если бы он вдруг ослеп, и был ли он вообще человеком? Сомнительно. Однако ни о каком разделении близнецов, как уже упоминалось, и речи быть не могло, так считала медицина.