Гвидово поле. Хроники Паэтты. Книга V - Александр Николаевич Федоров

лето могли бы прошерстить предполагаемые места скопления бунтовщиков и избавить центральные домены от этой угрозы раз и навсегда. Да только Давин понимал, что в этом случае весь Колион встанет против захватчиков, а Увилл заработает ещё больше политических очков.

Да и отыскать лагеря мятежников будет ох как непросто! Было очевидно, что всё местное население боготворит Увилла, и он, в случае чего, получит целую армию шпионов, соглядатаев, партизан. Чернь скорее даст заживо разрезать себя на кусочки, чем предаст своего любимого короля. Не говоря уж о том, что о любом движении вражеской армии тут же станет известно Увиллу.

Для Давина было ясно как день, что Стол должен предпринять какие-то беспрецедентные меры, чтобы погасить зарождающийся пожар прежде, чем он поглотит всё вокруг. Однако он не знал, как донести эту мысль до лордов. Пожалуй, соседи Колиона поддержат его, ибо на своей шкуре испытали уже эту опасность, но вот лорды западных доменов… Давин уже предвкушал едкие ухмылочки Брада Корти, нерешительное мычание Анри Локкура, витиеватые рассуждения Дабри Аварана, где за нагромождением слов, как правило, скрывалась лишь пустота…

Давин знал, что только сообща можно победить Увилла, потому что Увилл был уже не просто тридцатилетним выскочкой с нелепой короной на голове. Он стал явлением, феноменом, с которым, пожалуй, нельзя было покончить, просто ликвидировав самого виновника. Увиллу удалось создать культ, который, возможно, станет жить и после его смерти. Он стал гангреной, которая поражала всё новые и новые участки тела Союза, так что отсечение одной больной конечности в виде Колиона уже вряд ли помогло бы.

И потому Давин метался в бессилии, не зная, что ему предпринять. Он недоумевал при виде бездействия Саваланов, но понимал, что объявить созыв Стола самому было бы не очень-то разумно. Его сочтут паникёром, сующим нос в чужие дела. Всё это невероятно угнетало старого лорда.

Отрадой была ему лишь Камилла. Но и тут не всё было гладко. Давин не решался говорить с ней о брате, опасаясь причинить боль. Да и что могла посоветовать эта несчастная девушка? Давин знал, как она раньше боготворила Увилла, и ему оставалось лишь надеяться, что теперь она излечилась от этого, подобно Солли. Так и выходило, что он не мог поделиться своими тревогами с двумя самыми близкими для него людьми.

Но зато во всём прочем он мог бы быть теперь вполне счастлив. У него была масса свободного времени, и большую его часть он посвящал своей гостье. Иногда они собирались втроём, но было видно, что Солейн не слишком-то комфортно чувствует себя, наблюдая, как её отец пожирает взглядом молодую девушку. Впрочем, кажется, его счастье было для Солли важнее собственных переживаний, так что она не пыталась помешать происходящему и никогда не осуждала Давина, по крайней мере, открыто.

Давин же почти блаженствовал. Мы говорим «почти» лишь из-за его тревог по поводу Увилла, потому что, не будь их, он был бы, наверное, счастливейшим из людей. Они с Камиллой как раз достигли того состояния, которое предшествует признанию. Оба уже настолько свыклись с ощущением взаимной приязни, что иной раз, забываясь, даже несколько переступали приличия. Например, Давин мог при встрече чересчур долго целовать Камилле руку, или же они могли непозволительно тесно сидеть у камина, словно бы и не замечая этого. Иной раз при разговоре Давин мог брать Камиллу за руку, и она забывала отнять её, так что они могли по нескольку минут сидеть так, очарованные моментом.

Это было волшебное время, и Давин не забывал каждый день благодарить Арионна за чудо, которое Белый бог ниспослал ему на старости лет. Ему хотелось надеяться, что и Камилла испытывает сходные чувства к нему. В глубине души Давин уже иногда позволял себе думать о будущем, о возможной свадьбе. Он понимал, что с этим нельзя долго тянуть, ведь с каждым днём он отнюдь не молодел. Но пока он не мог решиться даже выпустить эти мысли из потаённых уголков, думать об этом, не таясь от самого себя. И в этом смысле проблема Увилла внезапно стала спасением. Давин решил для себя, что мир в центральных доменах важнее его личной жизни, и дал себе обещание, что непременно всерьёз задумается о женитьбе, но лишь после того, как угроза будет устранена.

***

Увилл, ненадолго вернувшийся в главный лагерь, с гордостью и удовлетворением оглядывался по сторонам. Всё шло как нельзя лучше! За время его отсутствия лагерь вырос более чем вдвое, а его население и вовсе превышало уже полтысячи человек! Но, кроме этого, уже были отстроены ещё два лагеря — один всего в десяти-пятнадцати милях отсюда, зато другой — почти у самой границы с Латионом.

Хотя там местность была куда более людной и, казалось бы, скрыть большой военный лагерь будет трудно, но, на самом деле, проблем с этим не возникло. Густых больших массивов леса хватало и там, не говоря уж о том, что местные жители делали всё, чтобы помочь людям обожаемого ими короля. В результате лагерь, который прозвали Южным, был вторым по численности после Главного.

Сейчас Увилл планировал возведение ещё одного лагеря неподалёку от Танна, но для этого нужно было больше людей, больше оружия, больше припасов. Впрочем, было ясно, что всё это не станет помехой — желающих примкнуть к королю было столько, что вербовщикам приходилось скорее отсеивать неподходящих, чем искать новых кандидатов.

Безупречно работала сеть трактирщиков. По всей Паэтте только и было разговоров, что про подвиги короля Увилла. Из уст в уста передавалась история с кастрацией, а наряду с ней и ещё десяток не менее захватывающих. Более половины всех этих баек были чистой воды вымыслом, но Увилла это нисколько не смущало — скорее наоборот. Он с большим удовлетворением замечал, что всё чаще ему начинают приписывать какие-то мистические свойства.

За времена Смутных дней люди поотвыкли от волшебства — с распадом империи магическое искусство заметно захирело. Были утрачены многие труды, а те, что ещё сохранились, были надёжно упрятаны от людских глаз. Немногочисленные маги, как правило, селились где-то в лесах Шетира или Санноя, поближе к древним центрам науки и волшбы. Они, как и лирры, не слишком-то торопились идти на контакт с людьми, ибо в эти тёмные времена чернь поголовно всех волшебников именовала колдунами и тут же спешила обвинить во всех своих бедах. В общем магия была теперь редкостью, по крайней мере в центральных доменах, и её место оставалось лишь в страшных детских сказках.

Так что те умения, которыми,