Невеста наместника - Наталья Караванова

Когда вчера покойный та Нурен назвал имя Ланне среди прочих участников штурма цитадели, Шеддерик и не поверил, и помчался к старому другу больше чтоб убедиться, что полусумасшедший, пьяный бывший адмирал или ошибся или соврал нарочно. И когда та Дирвил ни словом не возразил на все — надо сказать, довольно жесткие и необдуманные — обвинения, это оказалось куда большим ударом, чем если бы Ланне возмутился, оскорбился бы или даже вызвал Шеддерика на поединок. Хоть поединки морским уставом и запрещены, а тайной управе и всем ее офицерам должно неукоснительно следить, чтобы это положение безоговорочно выполнялось, Шеддерик бы обрадовался такому повороту. Ланне ему всегда нравился. И хотя после возвращения из Коанеррета виделись они крайне редко, Шедде продолжал считать та Дирвила своим другом.

И вот — такой поворот. И глухая злость, появившаяся вчера, после короткого, но эмоционального разговора на крыльце дома та Дирвила, никуда не исчезла. А после встречи с Темершаной, кажется, еще и разрослась, правда, помножившись на досаду.

Он смутно собирался дать Ланне возможность покинуть Тоненг во время праздника.

Официального разбирательства все равно он устраивать не стал бы, но уж оградить мальканку от такого знакомства чеор та Хенвил был в состоянии.

И уж к чему он точно не был готов, так это к тому, что Темершана вдруг вступится за Ланне. Да еще так искренне, словно успела забыть, за что именно Шедде собрался спросить с чеора та Дирвила.

Это было неприятно и походило на фарс, и прежняя горячая злость утихла, сменившись горечью и ощущением провала.

И зачем Ланнерика вообще принесло в цитадель? Решил все-таки оправдаться?

Из скупого рассказа рэты стало ясно, что особо винить его даже и не в чем. Сколько ему было лет тогда? Семнадцать? Восемнадцать?

Впрочем, сам-то себя Шедде и в восемнадцать считал человеком, отвечающим за свои поступки и дела.

Находясь в этом странном, словно раздвоенном настроении та Хенвил и вошел в кабинет наместника. Ланнерик встал навстречу.

Он был собран, строго одет в старый офицерский мундир без нашивок и знаков отличия — может быть, потратил целый вечер, чтобы их спороть.

Он, видимо, что-то решил для себя важное. И пришел не за советом, помощью или чем-то подобным, нет, он пришел именно за подтверждением. Смотрел отчужденно, даже словно бы слепо. Приветственный кивок Шеддерика и вовсе проигнорировал.

Шеддерик прикрыл за собой дверь и, чуть склонив к плечу голову, стал ждать, что будет дальше. Помогать Ланнерику он не собирался.

Он все-таки склонялся к тому, что Ланне, весь день предоставленный самому себе и своим мыслям, мог додуматься до хоть и запоздалого, но вызова. Который — дело чести офицера! — придется принять и потом позориться, отметившись или «благородным» промахом, или не менее благородным, но еще более выразительным «попаданием».

Ланне молча снял с пояса ножны и положил на пол, к ногам Шеддерика.

Спрямленная абордажная сабля звякнула, выпав из ножен на два пальца.

Н-да. А в старых моряцких байках эта чудесная традиция казалась куда более значимой и торжественной. Так проштрафившийся матрос признает свою вину и отдает решение о своей судьбе в руки командира или старшего офицера. Или просто старшего в роду, если семья не имеет своего корабля и своего морского дела.

— Рэта сказала, это ты вывел ее из замка. — Нарушил тишину Шеддерик не торопясь поднимать саблю. Поднять, значит тоже признать, что вина действительно существует, что она стоит жизни, и любое наказание будет справедливым. Но, во-первых Шеддерик не во всем еще разобрался, а во-вторых мстить за человека, который этой мести больше не хочет… это опять-таки сродни тому самому фарсу.

— Она не может помнить. Каких демонов, Шедде? Ты сказал свое слово, я признал свою вину. Чего ты еще от меня хочешь?

— Я хочу? Это ты ко мне пришел. И это ты сказал слугам, что будешь драться, если тебя попробуют выставить отсюда. Ну вот, я здесь. Я тебя слушаю.

Ланнерик покачал головой:

— Мальканка пообещала, что не скажет тебе. Не знаю уж, чем я это заслужил, но она сама так решила. А теперь, выходит, передумала.

— Ерунда. Я узнал о тебе от адмирала. От Кленнерика та Нурена. Он назвал имена всех, кто там был. А рэта… она не хочет вспоминать те дни. И я ее понимаю. Ну, так, что ты сделал такое, что через десять лет вдруг решил покаяться?

Ланне запрокинул голову и несколько мгновений смотрел в потолок, словно набираясь мужества для ответа. А может, счел, что ответ очевиден. Шеддерик теперь только начал догадываться, что тот штурм поломал та Дирвила не меньше, чем рэту Итвену. Но если Темершане было, кого ненавидеть и кого винить, то несчастный Ланне винил и ненавидел только и исключительно самого себя. И, кажется, продолжает это делать…

Фарс? Ну да. Только теперь уже совсем не смешной.

— Я не вмешался. — Подтвердил Ланнерик эту догадку. — Там же была не только рэта Итвена. Мы же тогда не сразу и поняли, что она — дочь рэтаха. Там был мальчик лет восьми и женщины, служанки. Они просили пощады, просили их не убивать. Плакали… и… это не помогло.

— И ты считаешь, что смог бы остановить хмельных от победы, только что занявших крепость солдат?

— Я мог попытаться. Думаю, ты бы попытался.

— Никто не знает, — дернул щекой Шеддерик. — Меня там не было.

По лицу та Дирвила несложно было прочитать упрямое «Зато я знаю!». Но Шедде, кажется, понял, почему Темершана передумала мстить. Может, просто почувствовала женским чутьем, а может и догадалась: парень уже себя наказал, да так, что не сравнится никакая тюрьма.

— Дурак ты. — Шедде сам не понял, что сказал это вслух. Просто вдруг увидел вытянувшееся в удивлении лицо собеседника. И мгновенно вспыхнувший гнев. Гнев — это хорошо. Это куда лучше той собранной обреченности, с которой та Дирвил вошел в кабинет. Шедде слишком хорошо был с ней знаком, чтобы понимать, какое это опасное знакомство.

Покачал головой. Объяснять было бесполезно. «Прощать» — смешно.

Фарс продолжался.

— И, тем не менее, ты вывел ее из замка.

— Да, вывел… вывез, на телеге с трупами. Вообще-то мне приказали ее добить — а я не смог.

Шедде хотел приказать — «Заткнись!». Но передумал. Ланне же кажется, что его нужно презирать и ненавидеть. Он же вроде как «трус».

— Добивать нужно было, — вздохнул он, — сразу, как ты понял к чему идет дело. Избавил бы женщин от издевательств, а своих… товарищей… от необходимости скрывать подробности героического штурма даже от наместника.

Ланнерик потрясенно замолчал: такой вариант ему даже в голову не пришел — ни тогда, ни сейчас.

— Ну что, — усмехнулся Шеддерик, — Теперь я — бездушное чудовище?

Но та Дирвил продолжал смотреть на него странно. Как будто только что увидел — впервые за много лет.