Французский дворянин - Стэнли Джон Уаймен

Я предложил несколько вопросов жителям находящегося у брода домика: полученные ответы еще более укрепили меня в моем намерении. Оказалось, что дорога, по которой следовал Брюль, шла по берегу реки вдоль лощины и днем была очень трудна, а ночью и совсем непроходима. Замок, о котором упоминал Брюль, лежал за две лиги от дороги, в суровой лесистой местности. Когда я объявил свое решение, Фаншетта набросилась на меня с пылающим от гнева лицом. Протолкавшись вперед, к фонарям, она накинулась на меня с непостижимым ожесточением.

– Что же это такое! – кричала она. – Вы считаетесь дворянином, а сами сидите здесь и допускаете убийство моей госпожи! И это всего за лигу от вас? Что?.. За две лиги? Гроша не стоят ваши две лиги! Я бы их прошла босиком, чтобы устыдить вас. И вы еще называетесь людьми, а терпите что! Все вы подлецы и тунеядцы! Дайте мне столько женщин – и я…

– Успокойся, красотка! – сказал Мэньян своим басом. – Сама решила ехать с нами, ну, так и повинуйся, как и все! Иди и смотри за провизией, пока не случилось с тобой чего похуже.

– Смотри за провизией!.. Вы только об этом и думаете! Вам бы только нажраться и напиться! Все вы бездельники, пьяницы! – кричала она пронзительным голосом. – Черт бы вас всех подрал!

– Молчать! – рявкнул Мэньян. – Не то, берегись! За последнее слово мне бы ничего не стоило спустить тебя в воду. Уходи, слышишь? – продолжал он, схватив ее за плечо и толкая к дому. – Иди, пока цела! У нас строгие правила, и ты познакомишься с ними, если не замолчишь.

Я слышал, как она уходила плача, и не без угрызений совести оставался безучастным зрителем такой преданности, которая, казалось, была гораздо сильнее моей. Люди один за другим уходили, чтобы присмотреть за лошадьми и выбрать себе место для ночлега. Только я да Ажан остались у фонаря, который висел на кухне над дверью. Шум волн, накатывающихся по отмели, и темнота, скрывающая все, кроме небольшого пространства, освещенного фонарем, казалось, отделяли нас от всего остального мира. Я взглянул на молодого человека, который не произнес ни слова за весь день, и не мог угадать по его виду, одобрял ли он мою осторожность или нет. Он стоял, избегая моего взгляда, со скрещенными руками, откинув голову и не стараясь скрыть своего неудовольствия. И без того раздраженный Фаншеттой, я при виде Ажана, упорно хранившего молчание, окончательно потерял терпение и дал волю своему гневу:

– Вы, кажется, не одобряете моего решения, месье Ажан?

– Ваше дело повелевать, сударь.

Я должен был принять во внимание тревогу, которая заставила его так измениться, что я просто не узнавал в нем прежнего веселого, молодого франта, должен был вспомнить, что он был молод, а я стар, и что мне следовало быть терпеливым. Но и у меня были свои заботы и ответственность, да еще жгучая боль на сердце, что-то вроде ревности, насколько позволяла разница наших лет и личных преимуществ, где перевес был всецело на его стороне. Вот что побуждало меня продолжать спор.

– А вы бы продолжали путь? – настойчиво спросил я.

– Трудно сказать, что бы я сделал, – ответил он, вспыхнув.

– Я спрашиваю вашего мнения, сударь.

– С какой целью? – возразил он надменно, покручивая усы. – Мы смотрим на вещи с совершенно противоположных точек зрения. Вы заняты своим делом, которое, кажется, состоит в спасении двух дам, имевших, смею сказать, несчастье довериться вам. У меня же, господин де Марсак, более серьезная задача… Словом, я хочу делать то, о чем другие только говорят, и на свой страх, если нельзя иначе.

– Что же это?

– Зачем объяснять? Зачем ссориться? – отвечал он нахально. – Видит Бог, если б я хотел поссориться с вами, я сделал бы это двое суток тому назад. Но мне нужна ваша помощь – и я готов сделать то, что человеку с вашим бесстрастием и благоразумием должно показаться невероятным даром, – заплатить полной ценой.

– Заплатить полной ценой! – пробормотал я, понимая только одно, – что я ровно ничего не понимал.

– Да, заплатить полной ценой! – повторил он, смотря на меня с такой улыбкой, что я невольно отступил на шаг.

Это, казалось, заставило его опомниться: не дав мне ответить, он повернулся и в один миг исчез во мраке ночи.

Я стоял, повторяя эти слова, и не мог объяснить себе ни их, ни его злобы. В конце концов я мог придти только к одному заключению: зная мою бедность и двусмысленное положение относительно девушки, он просто хотел оскорбить меня. Правда, такой поступок, казалось, был недостоин человека, о котором я был сначала такого высокого мнения. Но, подумав спокойно, я увидал, что в его словах было много юношеского хвастовства. И, грустно улыбнувшись, решил пока не думать больше об этом, а твердо держаться пути, который считал верным. Я уже собирался войти в дом, как вдруг меня остановил Мэньян, сказав, что там от чумы умерло пятеро; в живых остался только тот, которого мы видели, да и он захворал было, но выздоровел. Эта новость навела такой ужас на моих товарищей, что они отошли от дома на значительное расстояние и разложили там костер, вокруг которого провели ночь. Фаншетта расположилась, в конюшне и натаскала в сарай сена для Ажана и для меня.

Я одобрил ее заботы и после ужина, состоявшего из супа и черного хлеба, велел разбудить меня за два часа до восхода солнца. Затем, слишком утомленный, чтобы еще раздумывать, я лег и крепко проспал до рассвета.

Проснувшись, я прежде всего позаботился, чтобы люди поели: сражаться натощак нелегко. Я обошел всех и увидал, что все были вооружены; те, у кого были пистолеты, зарядили их и держали наготове. Франсуа не появлялся, пока я не окончил своего смотра, затем вышел с бледным, мрачным лицом. Я не обратил на него внимания, и чуть только забрезжил свет мы двинулись в путь. Проводником нашим был тот же крестьянин: следить за ним я поручил Мэньяну, а сам с Ажаном поехал сзади. Солнце уже встало и согрело наши окоченелые члены. Вскоре мы выбрались из лощины и могли двигаться немного скорее густым дубовым лесом. Около мили мы ехали наугад: густо растущие деревья мешали нам различать направление. Наконец мы очутились на склоне холма, спускающегося в долину, окаймленную с нашей стороны густым лесом, а на противоположном конце обширными зелеными пастбищами. Посреди них возвышался холм, а вокруг него тянулась каменная стена серого цвета, которую издали трудно было отличить от скалы, служившей ей подножием.

– Смотрите! – воскликнул проводник. – Вот замок!

Приказав людям слезть с коней, чтобы неприятель как можно дольше не замечал нас, я стал внимательно осматривать местность. Прежде всего я порадовался, что не решился на ночное нападение, которое неизбежно окончилось бы неудачей и большим уроном и, во всяком случае, открыло бы неприятелю наше присутствие. Замок, который был нам едва виден, представлял собой узкое, длинное здание – собственно две башни, соединенные стенками. Ближайшая башня, где был вход, не имела крыши и казалась более разрушенной, чем внутренняя, у которой оба этажа были совершенно целы. Несмотря на этот недостаток, место было так неприступно, что чем более я смотрел, тем более беспокойство овладевало мною. Взглянув на Мэньяна, я убедился, что и его опытность не подвела. Что же касается Ажана, то, обернувшись к нему, я ясно увидел, что он до этой минуты не сознавал, что нас ожидало: он считал нашу погоню простой охотой. Это было очевидно по его смущенному, бледному лицу, когда он смотрел на высокие, серые стены.