Живым не брать - Сергей Соболев

– Слава богу, – облегченно выдохнула Дольникова. – Я очень боялась, что они оставят моего мальчика в заложниках… Андрей, что они задумали? У вас, наверное, уже есть какие-нибудь догадки и предположения?

– Вот именно, что предположения, – невесело усмехнулся Бушмин. – Замысел их ясен лишь в самых общих чертах. Что же касается деталей, то все прояснится только в последний момент, когда нас доставят на место. А это означает, Анна, что нам с вами придется действовать, что называется, с листа.

Боль в подвздошье постепенно сошла на нет. Бушмин устроился на тюфяке так, чтобы видеть свою напарницу. За последние несколько суток он очень сблизился с этой несколько… не то чтобы странной, но необычной молодой женщиной. Но многое в ней по-прежнему оставалось для Андрея загадкой.

– Анна, даже не знаю, стоит ли вас об этом спрашивать… Вам и так в жизни досталось, а тут еще я со своими дурацкими вопросами…

– Вас интересует, наверное, почему я вдруг отправилась в Грозный?

– Не совсем… Ваш мальчик по имени Иван.

– Почему именно он? А не кто-то другой? То есть вы хотите понять, чем обоснован мой выбор?

– Да, потому что мы сейчас зависим друг от друга. Но если не хотите, то можете не рассказывать. Я и так против своей воли и без вашего позволения вторгся в вашу личную жизнь. Вы можете промолчать. Пожалуй, так даже будет лучше. Скоро они за нами придут, а спустя еще несколько часов все так или иначе решится.

Дольникова тоже повернулась на бок и теперь смотрела в глаза своему новому другу. Ей нравился этот парень. Честностью и полной надежностью. Никакого намека на иные отношения. Да и какая из нее сейчас женщина? Дело даже не в том, что ее удерживают на цепи, как собаку. И не в том, что в присутствии малознакомого мужчины она вынуждена – а что остается делать? – справлять свои физиологические нужды.

Вот уже два года, как у нее не было месячных. С того самого момента, когда она забеременела. Врачи, правда, уверяли, что в скором времени все у нее наладится и что нет никаких оснований опасаться, что после перенесенной операции она навсегда утратила детородные функции.

Она где-то читала или слышала, что у некоторых женщин, угодивших в жуткие, нечеловеческие условия, например, у брошенных в концентрационный лагерь, подолгу – месяцами и даже годами – не было месячных. Женский организм очень вынослив. Но, по-видимому, всему в природе есть свой предел.

Ей не довелось сидеть в лагере смерти. Но она прошла через смерть – через кошмар нескольких смертей. Умер муж, из ее чрева вынули мертвого ребенка. Его убили не врачи, это сделали люди, чьи имена ей теперь известны доподлинно.

В свои двадцать шесть она превратилась в бесполое существо – лишь внешним обликом еще напоминала молодую женщину.

Иван?.. Разве можно такое рассказать в нескольких словах?

…В конце ноября Грозный еще не был полностью осажден федералами, поэтому попасть в город-призрак для Дольниковой не составило труда. У нее имелось несколько адресов, которые она обнаружила, разбирая бумаги покойного мужа. По одному из таких адресов проживал знакомый Алексея, работавший врачом в некогда существовавшей здесь детской поликлинике. Частный дом в Старопромысловском районе… Занят дом был уже совершенно другими людьми, которые поначалу не проявили к Дольниковой никакой враждебности, даже изъявили желание проводить ее в другой район города.

Только сейчас, когда из глубин памяти всплыли картины разрушенного города и лица незнакомых людей – всплыли не четко и контрастно, а как бы сквозь закопченное стекло, – она стала наконец отдавать себе отчет в том, насколько иррациональным, не подвластным разуму было ее поведение в те дни, проведенные в содрогающемся в смертных конвульсиях Грозном.

Ее туда проводили…

Она даже не успела испугаться, как оказалась в другом доме, в компании каких-то мужчин, бородачей и безусых юнцов. А на одном из столов, рядом с автоматными рожками, лежали упаковки со шприцами и какие-то ампулы, надо полагать, наркотики. Эти тоже казались поначалу доброжелательными, может, потому, что были под кайфом. Но потом двое чеченцев отвели ее в сторону. Отобрали документы, в том числе и удостоверение сотрудника «Красного Креста». Зачем-то побрили налысо. Правда, ночью никто и пальцем к ней не притронулся. А наутро, когда рассвело, эти же двое, внешне не проявляя ни малейших признаков агрессии, повели ее в развалины…

Почему они тогда ее не расстреляли? Почему передумали в самый последний момент? Наверное, об этом только их Аллах ведает.

Иван… Именно этот мальчик, имени которого, настоящего имени, она тогда не знала, вызволил Дольникову из конуры, куда ее определили чеченцы. И почему-то сразу стал ходить за ней хвостиком, везде и повсюду. Прикипел он к ней, а почему – она не сразу смогла понять. В одном из подвалов Анна натолкнулась на местных – это были преимущественно русские, пожилые женщины и еще беззубый старик. Одна из старушек признала мальца. Они оказались соседями, жили в одном доме. Оказывается, мать и старшая сестренка мальчика погибли еще в прошлую войну, а других родственников у него здесь вроде бы не было. Парнишка бродяжничал, так ни к кому и не прибился. Фамилию его родителей старушка так и не вспомнила. Имя? «Кажется, его Иваном кличут…»

Почти две недели они бродили по превращенному в жуткие руины городу, что-то искали. Наконец Дольникова осознала простую истину: они ведь уже нашли друг друга!

Тогда она прижала к себе мальчишку и, глотая слезы, сказала:

– Я так рада, так счастлива… А знаешь, почему? Потому что я тебя наконец-то нашла, Иван. И еще потому, что я твоя мама…

Бушмин понял, что ненароком преступил черту. Разбередил чужие раны. Хотел он этого или нет, но он сделал Дольниковой больно.

Бушмин хотел уж было исправить положение, незаметно перевести разговор на другое, но тут Анна вдруг обратилась к нему с довольно странной просьбой:

– Андрей, переместитесь как можно ближе ко мне. Еще ближе… Насколько хватит длины поводка.

Бушмин, хотя и удивился такой просьбе, все же подчинился. Еще больше он удивился, когда обнаружил, что Дольникова стала зачем-то расстегивать брюки. Вжикнув «молнией», она приспустила их, так что почти целиком стал виден лобок с треугольником светлых коротких волосков.

– Дайте вашу руку, Андрей.

Пальцы у Дольниковой были ледяными. Она потянулась всем телом ему навстречу, затем положила ладонь Бушмина себе на живот, пониже пупка. Кожа у нее тоже была холодной, как отполированная поверхность мраморной плиты.

Зато шрам, этот след, сохранившийся после кесарева сечения, оказался нестерпимо горячим, так что Андрей едва удержался, чтобы не отдернуть руку.

Он уже знал кое-что о Дольниковой. Да и сам не первый день на свете живет. Поэтому сразу же понял: то, к чему он сейчас прикасается, – это нечто большее, чем просто след от хирургического скальпеля.

Неизвестно почему, но ему вдруг вспомнилась акция в Джохаре, когда он с затаенным страхом наблюдал за черной чеченской массой, а потом вдруг увидел адскую воронку – ее круговращение подпитывалось дьявольской энергетикой жертвоприношений и набирающим обороты чертовым колесом жуткого танца «зикр». Андрей вспомнил, как трудно ему было сбросить оцепенение и вновь ощутить себя нормальным, в сущности, человеком, пусть далеким от совершенства, но все же божьим созданием.