Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

Он пригнулся, чтобы не задеть личину, слепленную из хитиновых щитков. Он отвел косо свешенное потрескивающее крыло. Он размахивал старым мечом, пока не заныла рука. Позже он смог вспомнить; пока он не знал ничего. Крылья пустынной саранчи, собирающейся перед перелетом, тревожно шелестели у него в голове. Ему больше не было дела до Эльстата Фальтора, бегущего впереди в тумане. Он прыгал и пел, как кузнечик, и бег превратился в полет.

— «Живые или мертвые, они изменили Землю, — сумел подумать Хорнрак. — Они изменили ее, это точно. Что-то пришло…»

…И с такими мыслями он выбежал из деревни.

Бывает, что перед вами как будто открывается дверь. Раз — и она уже захлопнулась.

Когда Хорнрак обернулся, туман растекался у подножия склона под порывами ветра. Три крошечных фигурки — Целлар, Гробец-карлик и Фей Гласе — неуверенно вышли из лабиринта и начали пересекать равнину.

Хорнрак и Фальтор столкнулись в каменистой расселине среди карликовых берез и дубов. Косые лучи, словно нарисованные мелом, просеиваясь сквозь ломкие ветви на кусты вереска и черники, освещали Рожденного заново, который спокойно сидел на недовырубленном жернове. Его лицо было бледно и измученно заботами, как у погруженного в молитву короля. Но внимание Фальтора занимала лишь разноцветная птаха, что прыгала с камня на камень, склоняя набок головку и наблюдая за ним маленьким ярким глазком. Порывы прохладного ветра тревожно покачивали сучья у него над головой, ерошили соломенные волосы. Баан в его руке мерцал, как бенгальская свеча в ручке ребенка — Фальтор забыл о нем. В своей алой броне, спокойный, словно отправляющий некий ритуал, он был похож на несуществующего рыцаря со старинной картины. Башни Эгдонских скал, с их тихими оврагами и пластами мокрого песка, поднимались у него за спиной, оттененные сеткой черных ветвей, как контрфорсы древней часовни.

Хорнрак пробирался сквозь заросли дубов, старые листья и крошево высохших лишайников осыпались на землю. За это время пичуга улетела.

— Фальтор?

…Раненый король очнулся и недоверчиво смотрит на него. Из храма одного кошмара он попал на руины другого.

— Что это место? — шепчет он. Никто не дает ему ответа.

— Тогда назад! — кричит он, выхватывая баан и описывая им широкую дугу над головой — со звуком, какой издает крыло взлетающей в панике птицы. Тени ранеными голубями мечутся от горизонта до горизонта. Странные, опасные цветы цветут в сердце Фальтора, куда никому не дано заглянуть.

— Хорнрак! Я в самом деле сошел с ума? — горький смех. — Еще один сон. Еще несколько дней кануло в бездонную пропасть Времени. О, пламенная женщина с глазами, в которых не отражаются чувства! Сколько я провел вдали от нее?

И он, как сомнамбула, делает шаг к Хорнраку, все еще покачивая энергоклинком…

— Фальтор! — закричал Хорнрак. — Это я!

Он не видел волшебного короля — кто его упрекнет? Он родился с опозданием на три тысячелетия. Он не мог слышать лживого гула долгих тающих снов-грез, которые снятся Рожденным заново…

Он увернулся от смертоносного удара, подставив под него старый стальной меч, и отрубленный кончик отлетел в сторону. Шаг вперед — шаг отчаянный, — и верный нож лязгнул о бронированное запястье Фальтора. Белые пальцы безвольно разжались. Баан упал. Фальтор издал вопль полный горя и внезапно сел.

— Я всегда должен выбирать между «там» и «здесь»? — он посмотрела на Хорнрака из-под руки. — Тогда убейте меня.

Он огляделся.

— Где мы?

Однако Хорнрак больше не видел его. Призрак Бенедикта Посеманли появился вновь — он плавал среди дубов, шевеля губами, как утопающий моряк. Сквозь его тающие, полупрозрачные очертания наемник мельком увидел горизонт. Там, на фоне зеленоватого неба, занесенного горьким снегом, медленно двигались насекомые. Казалось, каждое окружено тревожным кобальтовым нимбом; ядовито-зеленые дуги вспыхивали по бокам и на миг заключали силуэт — странный клинописный символ — в гигантские скобки. Существа держали свои передние лапки поднятыми, словно боясь их повредить. Они шагали на юг по вершинам Эгдонских скал с изяществом и сосредоточенностью механизмов, не глядя ни вправо, ни влево.

Мир начал таять, как свечной воск. Каким-то образом Хорнрак заставил Фальтора подняться на ноги. Не говоря ни слова, они спустились с холма.

Снег кружил. Корни цеплялись за ноги. Посеманли подгонял своих подопечных, посвистывая и фыркая.

— Понимайте меня буквально, тупицы, — десять тысяч ночей соединились в одну! Я лежу там, слушая, как ветры собираются в местах безводных, местах всеми покинутых. Теперь мы все, и мы, и они мечемся, как угорелые крысы на ступенях Шедуэльского пирса! Уф! Белая луна заставляет нас, так сказать, спуститься на ступеньку ниже… Но это еще не все. Ох, не знаю, что вы обо мне думаете… — проговорил он подозрительно… и затем, закатив глаза под щитком своей отвратительной маски, завопил:

— Фелнек! Фендле! ФЕНЛЕН!

Его странный бесполый голос разносился по склону, как тревожная сирена, а процессия насекомых невозмутимо шла дальше и дальше — на юг, на юг, на юг…

Новый порыв слепого восточного ветра пронесся под пасмурным небом, похожим на свод пещеры, и накрыл непроглядным мраком деревню. Улицы заметало ледяной крупой. Этот лед — грязный, с примесями химикалей, — принесло из Сердца Пустоши. Мертвые насекомые скрипели на каждом углу, и вьюга передвигала их, точно играла сама с собой в шахматы. Глаза насекомых напоминали щербатые каменные шарики. Над ними в смерчиках крутились обломки хитина, усиков и слюдяных крыльев — так ветреной ночью крутится мусор над крышами Низкого Города, треща сотнями погремушек в дымоходах у подножия Альвиса.

Хорнрак оперся на руку Фальтора. Ледяные крупинки назойливо лезли в глаза, ветер срывал слова с губ, выдувал мысли из головы и уносил прочь. Точно пара подвыпивших гуляк, они брели вниз по главной улице, освещенные тусклым заревом брони Рожденного заново. Остальное тонуло в темноте и стало почти неузнаваемым. Когда они проходили мимо, мертвецы с пустыми лицами наклонялись вперед, словно собираясь шепнуть что-то доверительное, и падали ничком. Руки и ноги у них отрывались, точно у прогнивших пугал, и валялись на обочинах дорог и под заборами.

Целлар-птицетворец ждал посреди деревни. Ветер хлестал по воде в поилках и хлопал входными дверьми, влетая в комнаты, населенные теперь только мышами и задохнувшимися детьми. Рядом стоял Гробец-карлик. После фиаско в лабиринте они сумели найти трех лошадей и пони, которые сейчас стояли на улице и при каждом порыве ветра начинали нетерпеливо бродить с места на место. Карлик заново навьючивал на них уцелевшую поклажу, словно готовился к дальнему путешествию вглубь этого обезумевшего мира. Его возня создавала в метущемся мраке островок, где все было как-то по-человечески, а сумасшедшая, с головы до пят закутанная в толстую белесую хламиду и похожая на привидение, бродила на границе этого островка — тупо и бесцельно, точно животное.