Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

– Великолепные пропорции, – время от времени указывает агент. – Здесь на расходах не экономили. Все a la mode, a la mode.

Но мистер Хэнкок и без него это знает, и в любом случае это его не особенно интересует. Он хорошо помнит наказ Анжелики – «просто удобный для жизни», – но невольно оценивает дом, как оценивал бы партию китайского фарфора: с точки зрения не покупателя, а торгового посредника. В подобных случаях мистер Хэнкок всегда в первую очередь думает не о своих личных предпочтениях, а о вкусах вероятного потребителя. А поскольку он уже видит, что этот дом – с конюшнями, библиотекой, шестью прекрасными спальнями, не говоря уже о музыкальной комнате с потолком, расписанным фигурами пышнотелых дам, – именно такой, в каком и должна жить Анжелика Хэнкок, жена богатого купца, он задается следующим вопросом: «А что насчет качества?» Он постукивает носком башмака по плинтусам, присаживается на корточки, чтобы тщательно рассмотреть паркет, и сыплет вопросами, на которые агент не в состоянии ответить. «Мрамор какой, итальянский? Что за мануфактура изготавливала спальный гарнитур? Возможно ли вывести эти пятна?»

– Мы готовы предложить вам хорошую цену за лошадей и фаэтон мистера Брирли, – опрометчиво говорит агент, но мистер Хэнкок ворчит:

– Нет, нет, они нам самим нужны, – и продолжает обследовать высокие, до пола, окна на предмет сквозняков. – Надеюсь, кухня оснащена всем необходимым? Недовольная кухарка – плохая кухарка. – Это один из перлов мудрости его сестры Эстер.

Наконец мужчины выходят через дверь зимнего сада на заднее крыльцо. Погода стоит ясная и холодная, но от прогретого солнцем мрамора поднимается тепло, обволакивающее затянутые в плотные чулки голени мистера Хэнкока, от чего под коленными сгибами у него выступает пот. Лужайка круто спускается к живописным зарослям деревьев поодаль, и с крыльца открывается чудесный вид на гринвичские рощи и поля, сейчас подернутые голубоватой дымкой. На самом горизонте блестит Темза, и надутые ветром белые паруса, медленно скользящие по ней, кажутся призрачными, как ангелы небесные.

– Ну что? – произносит агент.

– Похоже, все в порядке.

– Позвольте обратить ваше внимание на летний домик. – Агент указывает на крохотный палладианский храм, полускрытый высоким кустарником. – Это не просто летний домик – там внутри… Впрочем, лучше я покажу вам. Прошу вас, сэр.

Трава под башмаками мистера Хэнкока мягкая и густая. Правильного сорта трава, мысленно отмечает он: не жесткая и блеклая, как на пастбищах, а сочно-зеленая, как свежеокрашенное сукно. На миг ему представляются босые детские ножки, топочущие по ней.

– Что это за трава? – спрашивает он. – Где можно купить семена?

– Да самая обычная, – удивленно отвечает агент. Должно быть, он никакой другой и не знает: для него всякая трава одинаково пригодна, чтобы отдыхать на ней.

За лужайкой давно не ухаживали, и чем дальше по склону спускаются мужчины, приближаясь к затененной беседке, тем выше становится трава – она с бархатным шорохом смыкается вокруг щиколоток, все еще холодная у корней и такая сырая, что башмаки мистера Хэнкока уже потемнели от росы и на них налипла земля. Внутренним взором он видит детские ножки, взбивающие подол белой ночной рубашки, – босые ножки, бегущие с ним рядом в шелестящей траве. Он будто наяву слышит легкое частое дыхание, ловит промельки маленьких розовых ступней и внезапно думает: «А ведь здесь мог бы жить мой Генри». В следующей его фантазии, в таком же точно саду, малолетний ребенок стремглав сбегает по склону и бросается к нему в объятия: мистер Хэнкок явственно ощущает слабый толчок в грудь, жар разгоряченных щек у своего лица, хрупкие ребра и стучащее сердечко под своими ладонями.

А миг спустя он вдруг с ясностью осознает: еще не поздно. Видение, сейчас его посетившее, оно не из прошлого, которое не состоялось, но из будущего, в котором все возможно. У него есть жена, верно? Он богат и скоро станет владельцем прекрасного дома. Так разве же мечта о ребенке неосуществима?

«Все еще будет. Счастье давно поджидало меня именно здесь».

С такими вот мыслями мистер Хэнкок, вслед за агентом, проходит между тонкими дорическими колоннами и переступает порог беседки.

Внутри пахнет затхлой сыростью, как и в любом другом помещении, докуда солнечные лучи редко дотягиваются. По углам и у основания широкой каменной скамьи лежат ворохи сухих прошлогодних листьев. Грязный плиточный пол сплошь покрыт трещинами, а все ниши в форме морской раковины пустуют – кроме одной, где валяются побелевшие голубиные косточки, которые под залетающими порывами ветра тихо стучат друг о друга, как зубы от холода.

– Здесь требуется основательная уборка, – говорит мистер Хэнкок. – Вы это хотели мне показать?

– О нет, сэр. Здесь есть нечто куда более интересное.

И да, действительно, за скамьей находится еще одна ниша – черная от копоти, густо затянутая паутиной, – и из нее открывается выход на узкую спиральную лестницу.

– Там угольный подвал, что ли?

– Нет, нет, сэр. Там Каприз.

– Каприз?

– Ну, кое-что занятное. Достойное внимания. Вам понравится, сэр.

Ступени, уходящие в темноту, узкие и неровные. От них тянет запахом влажного камня.

– Вы хотите, чтобы я туда спустился? – неуверенно спрашивает мистер Хэнкок.

– Вы тщательнейшим образом осмотрели дом и участок, – с нотками злорадства в голосе говорит агент. – Я подумал, вам и это надо увидеть. Это единственная поистине необычная вещь во всей усадьбе.

– Ну хорошо, хорошо.

Агент неторопливо роется в карманах и достает из одного трутницу, а из другого огарок сальной свечи. С минуту он с ними возится, старательно прикрывая ладонями, будто нечто секретное. А запалив наконец фитиль, поднимает свечу перед собой и оценивающе разглядывает язычок пламени.

– Порядок, – говорит он. – Не успеет догореть, пока вы ходите. Ступайте вниз, сэр, и посмотрите. – Он сует свечу в руку мистеру Хэнкоку. – Прошу прощения, что не присоединяюсь к вам. Там не очень чисто.

В слабом неверном свете огарка мало чего видно. Крутые ступени теряются в густой темноте между стенами и потолком, неряшливо обмазанными штукатуркой, которая – уже через несколько опасливых шагов мистера Хэнкока – сменяется… чем? Какими-то выпуклыми кругляшками, плотно пригнанными друг к другу. Такое впечатление, что стена сложена из кремневой гальки или… или морских ракушек? Да, точно, они самые. Мистер Хэнкок ногтями соскребает грязь с нескольких из них и обнаруживает, что они самые заурядные, не представляющие ни малейшего интереса: ракушки мидий, сердцевидок, устриц, береговичков и прочих съедобных моллюсков – отходы от доброй тысячи скромных обедов. Потом он замечает, что все они вдавлены в штукатурку не в произвольном порядке, но в строго продуманном: концентрические круги, из которых один выложен из мидиевых ракушек, другой из устричных, третий снова из мидиевых; параллельные полосы и зигзаги, узорные розетки. Ступеньки кривые и настолько разные по высоте, что у мистера Хэнкока полное ощущение, будто у него хромота. Он прижимается плечом к внутренней лестничной стенке и продолжает спускаться во тьму, шаря перед собой беспомощно растопыренными пальцами, осторожно нащупывая ногой каждую следующую ступеньку – есть ли она вообще, а если есть, не подломится ли под ним.