На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Аня Сокол

— Ленка была вроде твоей бабки, — характерное движение пальцами у виска, — с приветом. Ей тоже охранный знак поставили. Светка ей зелья варила, когда совсем невмоготу становилось.

— Гранина была больна?

— Ну, точно не скажу, как это человеческие доктора называют. Леса она боялась. До истерики, до дрожи, даже смотреть на него не могла, трясти начинало. Причем боялась не тех, кто живет в чаще, не тех, кто там охотится, не нас, не своих соседей, а леса как такового — земли, кустов, деревьев.

— И с таким недугом они переселяются на стежку? — Я фыркнула. — Или она уже здесь такая стала?

— Не. — Пашка приподнялась и села. — Светка говорила, Ленка с детства на голову слабая была, вроде у нее сестра в лесу заблудилась или она сама, я не уточняла.

— Или и то, и другое вместе, — пробормотала я, вспоминая газетную вырезку о сестрах Игнатьевых, — а сын чем болел?

— Сын? — Явидь подтянула яйцо ближе и стала водить пальцем по скорлупе. — Да, вроде бы был у них мальчишка, мелкий такой, востроносенький. Он недолго тут пробыл, его отослали.

— Он болел?

— Вроде бы.

Пашка снова стала закручиваться вокруг яйца, издавая странные звуки, больше всего походившие на тихое порыкивание или кошачье урчание, не думала, что его могут издавать змеи.

— Что происходит? — спросила вдруг она. — Костя дергается, ты в тоске и печали, о Граниных этих дурных расспрашиваешь. У вас там точно все нормально?

— Более или менее.

— Ясно. Помощь нужна?

— Справимся, — я вздохнула, — ты о ребенке… змееныше думай.

— Ага.

Она изогнулась под таким углом, что мне стало не по себе. Я видела нечто не предназначенное для чужих глаз, нечто интимное и одновременно завораживающее.

— У тебя есть все для хм… — я замялась, — для высиживания? Еда? Вода? Чистая одежда?

— Да, — она положила голову на яйцо, как на подушку, — если хочешь узнать о Граниных больше, сходи к Тошке.

— К кому?

— К Антону Зибину. Дом на север, через три от Центральной на Августовской, треугольный, не ошибешься. Тошка — ключник, он тогда был куратором Гранина, как я твоим.

— Спасибо. — Надеюсь, она поняла, как сильно мне сейчас помогла.

— Приходи почаще, и мы в расчете. — Змея сверкнула клыками.

— Обязательно, — пообещала я, направляясь к выходу, — и умоляю, вымойся, а то сбежит твой Костя, и останешься матерью-одиночкой.

Я ушла. Смех явиди летел мне в спину.

Дом на самом деле был приметным. Треугольная крыша начиналась прямо от земли. Интересное решение для двухэтажного, не имеющего стен дома. Двускатная крыша острым углом уходила в небо, а внутри нее был дом, не очень большой, но все-таки был.

Я припомнила, что несколько раз проходила мимо этого треугольника, его сложно не заметить, но дальше банального удивления дело не заходило.

Вместо крыльца странный прорезиненный настил, чуть приподнятый над землей, рядом скамейка, с которой облезла краска, пластиковое ведро из-под майонеза, так давно валяющееся рядом с дверью, что успело врасти в землю.

На окне второго этажа шевельнулась штора — меня слышали и видели. И тем не менее хозяин треугольного дома заставил себя подождать, возможно, раздумывал, не следует ли вообще проигнорировать неожиданную гостью. Будь я посильнее, вошла бы сама, а так, приходилось ждать.

Он открыл дверь минут через пятнадцать. Вернее, приоткрыл, загораживая собой проход.

— Чего надо?

Высокий, тощий, нескладный, бритая под ноль голова и щетина, отливающая синевой, круглые черные глаза на вытянутом лице.

— Антон Зибин? Здравствуйте, я Лесина Ольга…

— Я знаю, кто ты.

— Тогда, может, вы не откажетесь поговорить о Сергее Гранине?

— Может, и не откажусь. — Не знаю уж почему, но фраза прозвучала угрожающе.

Дверь хлопнула, мужчина вышел на улицу, на нем были черные ботинки, джинсы и черная футболка с черепами на два размера больше, чем нужно, а потому болтающаяся, как на вешалке. Встреть я такого в обычной жизни, убежала бы без оглядки, а в нашей тили-мили-тряндии лишь отступила на шаг.

— Скажите, а…

Он шагнул ко мне вплотную, сбивая с мыслей.

— Ты ведь такая же, как он, да? — мужчина рассматривал мое лицо, надеялся найти что-то, увидеть, узнать, — из-за этого урода я потерял все: уважение, положение в цитадели, доверие хозяина! Из-за какого-то человечишки!

И он коротко, без замаха ударил меня в живот. Даже не в полную силу, потому как я согнулась и упала на колени, а не подавилась собственными внутренностями.

— Не смог уследить за свихнувшимся человечком! Подумаешь, баба его со щенком сдохли, что теперь, объявить коллективный траур? Да ему услугу оказали, освободили от обузы, бабе самое место в доме терпимости, а дефектным щенкам надо при рождении шеи сворачивать, чтоб породу не портили. Чертов урод!

Мужчина кричал. То, что он когда-то не смог высказать Сергею Гранину, он выплеснул на меня, потому что я человек. Дыхание вернулось, и мне удалось набрать воздуха, чтобы выдохнуть имя:

— Ефим.

Хранитель был быстр, быстрее всего, что мне доводилось видеть ранее, и сильнее. Зибин снес спиной дверь треугольного дома, когда парень оттолкнул его от меня.

— Как вы, леди? — Хранитель помог мне подняться.

— Жить буду.

Парень отвернулся, руки сжались в кулаки. Разговор с Зибиным далеко не закончен. Я поймала себя на мысли, что хочу на это посмотреть. На силу хранителя и как она заставит ключника сожалеть об одном-единственном ударе.

Врезавшись в дверь, которая от удара слетела с петель, мужчина пролетел через всю прихожую, опрокинув по дороге вешалку и сбив со стены пробковую доску, теперь покачивающуюся на одном креплении. Из нее торчало полсотни мелких канцелярских гвоздиков, на которых висели разномастные ключи, часть их блестящей кучкой валялась на полу.

Дверь влетев в стену, треснула пополам, хозяин сидел на полу и очумело тряс головой. Ефим не дал ему сосредоточиться на этом занятии, схватил за футболку и под треск ткани швырнул еще раз. Я так свои свитера на стул кидаю. Разница в росте и массе не играла никакой роли.

Есть что-то притягательное, древнее, как сама земля, в мужчине, сражающемся за тебя. В знании, что в любой момент можно спрятаться, пусть это и звучит по-женски, я на смену пола не претендую, за широкую спину того, кто не отступит. Я понимала: не будь я опорой, не стань необходимой стежке, он бы и пальцем о палец не ударил, прошел бы мимо, как проходил десятки раз до этого, когда меня тыкали лицом в грязь и наступали тяжелыми сапогами на спину. Глупо требовать от кошки собачьего лая. Здесь и сейчас он был на моей стороне.