Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

с моими родными. Конечно, покинуть эти места для меня мучительно, потому что здесь, как я считаю, главный пункт нашего соединения.

Я охотно скажу тебе, что я думаю о твоих планах на будущее. Ты просил меня об этом. Однако же как трудно для меня во всех отношениях советовать тебе! Не будет ли выбор мой для тебя всегда слишком робким? Верный и опытный друг больше бы преуспел в этом деле. Я знаю, ты не можешь сделать ничего такого, чего не одобрила бы моя душа. И даже если, может быть, мое изнеженное, твоей близостью избалованное сердце будет противиться тому, внутреннее мое убеждение должно взять верх; и, какое бы дело жизни ты ни выбрал, если оно принесет пользу людям и славу тебе, — все мои слезы, пролитые по тебе, обратятся в слезы радости, но только я должна непременно знать о тебе и мои надежды не должны быть обмануты. Посоветуйся насчет будущего с твоими истинными друзьями и опытными людьми, и, если для тебя не откроется более верный путь, оставайся лучше как ты есть и пробивайся сам, чем вновь испытывать свою судьбу и вновь быть ею сраженным и отброшенным назад. Твои силы не выдержали бы удара, и ты был бы потерян для мира нынешнего и грядущего, для которого ты живешь и в своем уединении. Нет, этого нельзя допустить! Ты не имеешь права играть своей судьбой! Твоя благородная душа, это зеркало, отражающее все прекрасное, не смеет в тебе разбиться. Это твой долг — возвратить миру то, что является тебе преображенным в высокие образы, ты должен думать о том, как тебе сохранить себя. Таких, как ты, мало! — — И, что сейчас не оказывает действия, останется для будущих времен. Не мог бы ты начать давать частные уроки молодым людям у себя на дому? Прости мне эту идею, если она тебе не нравится, но я знаю, что однажды тебе уже приходила в голову мысль о таких частных лекциях, это не составило бы для тебя большого труда. Только никогда не действуй, исходя из ложного понятия, что ты должен воздать мне честь; все, что ты предпринимаешь и делаешь втайне, не было бы мне столь приятно. Ты должен просто оправдать мое расположение к тебе. Твоя любовь для меня достаточная честь и всегда будет для меня достаточна, а того, что люди называют честью, я не требую. Тебя чтут великие люди, тебя нахожу я во всех описаниях благородных натур, и мне не нужны еще какие-то жалкие свидетельства нашего мира. Вот и сегодня, читая Тассо[370], я узнала с несомненностью твои черты. Перечитай его и ты когда-нибудь!

3 июня [1799]

Еще несколько минут моего уединения хочу посвятить тебе. Моя компаньонка пошла к соседям, а сегодня вечером к нам приезжает З[ёммеринг][371]. Дай бог, чтобы она не помешала мне утром в четверг. От этой мысли — что я не смогу выйти к тебе — мне кровь бросается в голову. Я уповаю на Гения любви, потому что с тех пор, как мы расстались, не все удавалось нам так, как было задумано. Но впредь все будет хорошо. Только я должна тебя попросить в первый четверг августа тоже явиться. Если к тому времени — что весьма мало вероятно — наше путешествие еще не закончится, тебе придется опять прийти в следующий четверг, потому что, если мы возвратимся раньше, мы можем уже опять уехать на короткий срок, а передвинуть тут что-нибудь я не могу. Мой брат прислал вчера письмо, что 12-го мы уже можем выехать.

Четверг [6 июня 1799]. Утро.

Как хотелось бы мне еще немножко поговорить с тобой, но страх, что кто-то идет, мешает все мои мысли, и по этой же причине я долго не могла написать тебе столько, сколько предполагала. Как много надо было мне еще сказать в ответ на твое милое письмо. Будь радостен, сердце мое, и доверяй людям чуточку больше, чем ты привык. Они, право же, иногда лучше, чем мы думаем, они, должно быть, много теряют в наших глазах из-за того, что мы постоянно сравниваем их с тем высочайшим и наилучшим, что мы находим друг в друге. Не допускай в свое сердце ненависть и раздражение по отношению к ним: они достойны сострадания. Прости, что я касаюсь этой стороны, мне все казалось, что я про это забываю, а сказать это тебе надо было непременно. Прощай! Прощай! — —

[Приписка]. Путешествие назначено твердо, 12-го мы можем выехать.

№ 9. Примерно 8-го [августа 1799]

Как трудно вновь писать после столь долгого молчания! И все же меня никогда не покидало чувство, что, только написав тебе, я обретаю покой и умиротворение. И как мучительно бывает иногда провести бессмысленно целый день и не найти для письма минуты тишины. Если бы небеса даровали мне исполнение лишь одного желания, в моем нынешнем положении я попросила бы только на каждый день один-единственный час для меня самой, который я от всего сердца хотела бы посвятить тебе, мой дорогой. Ты не поверишь, как тяжко оставаться все время взаперти с полным бременем своего чувства и не быть в состоянии даже доверить его перу. Так проблуждала я неприкаянно до сего дня, а столько надо было сказать тебе! Я должна рассказать тебе, как я тебя видела последний раз! В то утро я была в нерешительности, спуститься ли мне к тебе без письма или лучше оставить тебя в заблуждении, будто мы еще не вернулись, и ждать тебя в следующий четверг. Я была утомлена до изнеможения и боялась, что мой вид обеспокоит тебя, но, с другой стороны, я опасалась, что ты мог где-нибудь услышать о нашем возвращении и тогда мое отсутствие было бы для тебя необъяснимым. Поэтому я рискнула. Увы! Как описать тебе то чувство, которое охватило меня вечером и которому нет названия? Мне показалось, что я вижу в аллее твою фигуру. Был ли это ты в самом деле? — Или нет? — Я была не одна, со мной были З[ёммеринги]. Я стояла точно громом пораженная, меня бросало в жар и в холод, мои друзья вскоре заметили, что мне желательно остаться одной, и удалились. Я подумала, что это действительно ты, что какой-то страх гонит тебя ко мне, ты должен видеть меня. Я подошла к окну и стала всматриваться; и опять обманулась, видя, как ты прислонился