Стая - Ольга Григорьева

– Почему?! – выкрикнула Айша.

Голос исчез, растворился в снежном буране. Притка утерла сползающую по щеке слезу. Она была готова умереть, но не желала подчиняться богам, поступающим так несправедливо и жестоко. Принимая смерть, она хотела отдать себя какому-нибудь, неведомому ей, другому богу. Такому, который мог бы понять ее, который был бы готов прощать людям их слабости и принимал их, не осуждая и не упрекая. Умирая, Айша хотела верить в бога, который мог бы любить людей, а не карать их…

К рассвету Хальфдан сам вышел к озеру встречать Харека и Бьерна. Несмотря на метель, он увидел их еще издали, углядел легкую повозку с Рагнхильд, быстрые фигуры воинов, бегущие сквозь снежную пелену. Обернулся к Гюде, подцепил острием меча заклепку на ее рабском ошейнике, сдернул, ободрав кожу:

– Ты свободна, Гюда, дочь князя Альдоги.

Потом было веселье – не дожидаясь вечера, Хальфдан устроил пир. Едва увидев Рагнхильд, он объявил дочь Оленя своей женой. Никто не спорил. Рагнхильд привычно высокомерно улыбалась, даже сказала что-то про вещий сон, который она видела накануне ночью и который предрекал ей счастливое замужество, а ее мужу – великую власть. Не долго думая, Хальфдан объявил свою будущую жену мудрой женщиной, зреющей пророческие сны.

При этих словах Гюде вспомнился рассказ темноволосой Айши о старухе-сновидице. Недаром все-таки Рагнхильд внимательно слушала ее историю. Выслушала, запомнила и обернула-таки себе во благо… Зато историю о снах не слышал Хальфдан, Хотя и ей, и ему эта свадьба была на руку – Черный обретал большую власть, становился родичем конунгов Йотланда и Датской земли, Рагнхильд делалась женой самого могучего конунга Норвегии. Так что выдуманный Рагнхильд сон оказывался в руку.

Впрочем, ее будущее Гюду не беспокоило. На пиру княжна, как и другие женщины, подносила воинам пиво, сменяла блюда с едой и то и дело косилась на молчаливого Бьерна, устроившегося на скамье, недалеко от желтоглазого Харека и узколицего Кьетви. Бьерн больше пил, чем ел, изредка улыбался, слушая похвальбу Харека о том, как он ловко подпалил избу с воинами Хаки Берсерка. Волк так хвастался, будто, спалив живьем множество людей, он стал героем…

Старик Финн лепился поближе к Бьерну, но за стол не садился. Рабский ошейник с него сняли, но, похоже, лекарь уже выбрал себе нового хозяина. Его же выбрала и Гюда. Проходя мимо, обдавала Бьерна улыбкой, касалась ненароком его спины или волос на затылке, перегибаясь через его плечо, почти налегая на него животом, щедро накладывала еды в блюдо урманина. Княжна сама себя не узнавала. А когда подавать более стало нечего, она терпеливо пристроилась рядом с Финном у столба, подпирающего крышу избы, прямо за спиной Бьерна. Скрестила руки на животе, прислушалась к неспешно плывущему над столом разговору. Говорил Харек;

– По весне я пойду на Бегну, погляжу, целы ли драккары Орма. Ты пойдешь со мной, Кьетви?

Узколицый Кьетви согласно закивал. Чавкнув, выудил изо рта обглоданную рыбью косточку, сплюнул на пол:

– Я пойду. А ты, Бьерн? Ты хороший ярл, мы все охотно принесем тебе клятву верности. Отсмолим корабли, спустим на воду, и можно будет пойти в Свею или к берегам эстов. У эстов мало добра для хорошей добычи, но они плохие воины.

– Я пойду в Альдогу, – сказал Бьерн.

В груди княжны гулко бухнулось сердце. Она ждала этих слов.

– Я обещал отвезти сестру князя Избора домой. Я сделаю это. И возьму с собой Рюрика. В Агдире у Великолепной ждут три драккара. Один я отдам Латье. Один – Рюрику. Один – мой.

– Рюрик слишком молод, чтоб владеть драккаром, – засомневался Кьетви.

– А Рюрик захочет уйти с тобой? – перебил его Харек.

– Великий Один, конечно, захочет! – вместо Бьерна откликнулся Кьетви. – Бьерн же дает парню целый драккар! Xal За тебя, Рюрик! – Кьетви приподнял руку с кубком. По краю кубка текла пена, сползала на пальцы старого воина. – Ты был прав, обещая вернуться в Вестфольд свободным ярлом!

В Вестфольд? Ярлом? Гюда помнила слова Остюга, затеявшего драку с местными мальчишками. Как он тогда крикнул обидчику: «Я вернусь ярлом, чтоб назвать рабом тебя! »

Княжна впилась ногтями в теплую древесину столба, вдавилась в него спиной, чтоб не упасть. Будто во сне она увидела, как с дальнего конца стола поднялась маленькая мальчишеская фигурка. Блик факела высветил лицо мальчишки. И пусть все вокруг называли этого худого подростка непонятным урманским именем, Гюда знала, как он был наречен в своем Роду! Его звали Остюг, и он был ее братом…

Остюг перегнулся через стол, принял от Кьетви рог, одним махом опрокинул в рот, закашлялся. Наливаясь краснотой, вытер рукавом губы. Над его верхней губой уже пробивался едва заметный пушок, пиво осело на ней белой пеной. Он не заметил спрятавшуюся в тени Гюду. Прокашлявшись, смущенно улыбнулся Бьерну, лавируя меж веселящимися людьми, пробрался на свое место.

Черный конунг потребовал песню. Взобравшись на перевернутую скамью, Тортлав затянул длинную путаную вису[189]о победах могучего сына Асы и о красоте и мудрости его будущей жены Рагнхильд. В такт словам урмане притоптывали, хлопали в ладоши. Виса нравилась.

– В усадьбе Хаки я видел твою женщину, – вдруг, в перерыве между кенингами[190], сказал Бьерну узколицый Кьетви. – Она осталась с Берсерком. А Харек даже говорил с ней…

Тортлав заорал что-то о вещих снах красавицы Рагнхильд и ее будущем огромном и знаменитом потомстве. Его голос заглушил разговор.

– Сказал о тебе… Осталась… умереть… хвити… Финн сказал… – расслышала Гюда обрывки фраз Харека. И отшатнулась от взметнувшегося со скамьи Бьерна, от его темного лица, от взгляда, прошедшего сквозь нее, стремящегося туда, в мертвую усадьбу Хаки Берсерка, к белокожей и темноволосой хвити…

Бьерн уже был возле двери, когда Гюда рванулась за ним следом, понимая – его нельзя отпускать, Пока он еще не ушел – ничего не случилось, она может удержать его, напомнить об обещании, которое он дал Избору. Она может потребовать, чтоб Бьерн остался с ней и забыл о хвити…

Чья-то костлявая рука поймала сзади край ее рукава, удержала. Оглянувшись, княжна увидела Финна. Старик упрямо цеплялся за ее руку.

– Не надо, – он кивком указал на захлопнувшуюся за Бьерном дверь. – Он вернул тебе свободу, а весной, когда сойдет лед, вернет дом и брата. Позволь же нынче ему вернуть свою женщину. Она отправила тебя к нему, проявив большую щедрость. Неужели тебе не стыдно быть жаднее маленькой бездомной хвити, дочь князя?

Стыдно? Гюда давно не слышала этого слова. Она забыла, что такое стыд. У рабов нет стыда. Но у дочери князя…