Пустой человек - Юрий Мори

Не знаю, на что надеялся пророк, но все сбылось в лучшем виде.

Столбик забытого пепла падает с сигареты. Как всегда мимо пепельницы: я сдуваю его с одеяла. Не к месту будет устроить здесь пожар, другой дом вместо этого – не построить. Не из чего. Да и некому – от отряда остались я и вечно недовольный рыжий Данила. Было десять, стало двое, простая математика. Минус восемь. Почти как на улице. Там, правда, минус четырнадцать. Надеюсь, старый градусник, приколоченный за окном, не врет.

Если бы не тарахтящий на последних литрах бензина генератор в подвале, я бы и не рассмотрел, сколько там градусов, за окном. Вечная полутьма, серый снег и безлюдье. Надо подзарядить планшет, пока есть электричество.

За дверью громко кашляет Данила. Когда ему станет хуже, отряд сократится до минимума. Лечиться давно нечем, блистер антибиотиков стоит ящик осколочных гранат. Если противотанковых – то десять штук, но они редкость.

Данила открывает дверь и вваливается в комнату. От удара с потолка сыплется труха, прямо на его короткие рыжие волосы, но он не замечает.

– Стас, надо дальше. Идти надо.

Его опять скручивает приступ кашля, Данила держится за грудь, сгибается, отплевывает кровавый сгусток. На светлом полу кровь выглядит как лист волшебного дерева – объемный, ярко-красный, с прожилками.

– Знаю.

Последняя, до фильтра затяжка – и я разминаю окурок в пепельнице. В комнате плавает облачко кислого дыма, постепенно оседая и разглаживаясь по краям.

– А ты сможешь идти–то?

Данила приваливается к стене, все еще держась за грудь. Белая в черных разводах куртка на нем расстегнута, ниже подбородка болтается маска. Пародия на противогаз, но и он бы не спасал от того, что рассеяно в воздухе.

– Не знаю, командир. Хреново мне…

– Вижу.

– Отдохнуть надо, а то дышать не могу.

– Я понял.

Мы молчим. Говорить на самом деле давно не о чем. С остальными шестью бойцами было не о чем, и с этим парнем – тоже. Мы же не люди. Мы поломанные механизмы, направленные в разведку. Нас не жалко, но и нам – не жалко. Никого. В первую очередь друг друга.

По грязному лицу Данилы стекают струйки пота. Ему очень жарко и явно плохо. Когда температура под тридцать девять – всегда жарко. Или очень холодно. Я отвлекаюсь на тревожно мигающий диодом планшет, требующий зарядки, и пропускаю момент, когда боец начинает оседать на пол.

Встаю, помогаю ему подняться, и он падает уже на кровать. От Данилы пахнет чем-то горячим и кислым, как от набегавшейся по лесу собаки.

– Командир, надо идти! – он шепчет спекшимися губами, не открывая глаз, и я понимаю, что Данила уже бредит. – Разведгруппа номер семь, ефрейтор Даниил Кольцов. Приказ ясен. Служу…

Вытаскиваю из-под него планшет и пепельницу, иду к столу. Туда, все туда. А планшет все–таки зарядить, пока есть где.

– …За Яровым засада, два танка, бэтээр, до полусотни «зеленых». Так точно. Марина, нам придется расстаться. Ты знаешь, почему. И я знаю. Марина… Отставить разговоры в строю!

Я не обращаю внимания на горячечный шепот. Закуриваю еще одну и не чувствую вкуса сигареты. Просто сероватый дым, обдирающий горло – в себя, потом обратно. Насос в разведке. Без прошлого, о котором уже не стоит вспоминать, и без будущего. Которого не будет, потому что ни у кого из нас его нет.

Гораздо приятнее было бы умирать в лучах солнца, где-нибудь на взморье. Я так и представлял себе это в юности: мне лет восемьдесят, я полулежу в шезлонге на террасе. Рядом стеклянный столик, пузатая бутылка коньяка, бокал, фрукты, золотой телефон. Ярко светит солнце, и всего в паре–тройке метров передо мной шумят волны. Они накатываются на песок молча, а отступают, недовольно ворча. Их шипение чем-то похоже на ровное стрекотание секундной стрелки, круг за кругом ведущей нас к смерти. Я понимаю, что достиг всего, что хотел, прожил то, что отведено, и теперь точно – пора. Время сменить уставшую плоть на что-то иное. Наверное, меня там, за краем, ждет Париж, в котором я никогда не был наяву.

Но солнца теперь тоже нет – густые ватные облака, закрывшие небо. Асфальтовые на цвет и горькие на вкус. Иногда светящиеся ломаными зеленоватыми прожилками. То ли молнии, то ли радиация.

Я негромко кашляю, поперхнувшись дымом, и видение исчезает. Данила начинает хрипеть, и я понимаю, что сейчас милосерднее застрелить его. Конечно, я этого не делаю. Просто поворачиваюсь к кровати и наблюдаю его агонию. Кровь струйкой стекает из уголка рта, пачкает куртку, одеяло, каплями летит во все стороны. Он дрожит, дергает руками и, наконец, замирает. На перепачканном черным и красным лице застывает удивленная гримаса.

Nous aurons le sublime orgueil

De les venger ou de les suivre…

Теперь придется идти одному. Приказ есть приказ, его никто не отменял. Глубокая разведка, поиск отрядов противника, по возможности – атака наличными силами. Полковник задачу всем группам поставил одинаковую, только меня потом отвел в сторону и довел секретное поручение. Найти Место. По его данным, Место – в нашем секторе поисков, и я обязан выполнить клятву каждого бойца Ледяной Армии, не боясь и не отступая, выполняя волю народа и во имя бла-бла-бла. Я кивал, пропуская все мимо.

Так точно. В лучшем виде. Почему просто не послать по навигатору бомбардировщик? Видишь-ли-малыш-они-теряют-сигнал. Нужен маяк, а его донесет только человек.

Я снова открыл фотографии и начал листать, не снимая планшет с зарядки.

Теперь, конечно, было не до парижских улочек, я рассматривал спутниковые снимки. Один черт знает, где полковник их взял, но они свежие. Начало этого месяца, судя по цифрам в углу. Снимали не наши: в левом нижнем углу значок из четырех полумесяцев и меча посередине, век бы его не видеть. Версия имени бога, говорят. Которому теперь молятся железные спутники и духи праведников, наблюдая – одни за земной поверхностью даже через плотные облака, другие – не знаю, за кем. Может, и за мной, но чем бы я их заинтересовал?

На главном из всей галереи снимке были отчетливо видны река Елузань, через которую мы перешли по льду неделю назад. Потом мертвый лес и заброшенные дачи губернской администрации. До дач нас дошло двое, теперь остался только я. А дальше на снимке самое странное, – что-то напоминающее пятиконечную звезду со столбами в углах. Пентаграмма была видна нечетко, словно размазанная по глянцу экрана дрожащим воздухом; в центре отсвечивал символ Места. Тот самый, что рисуют