Обреченность - Сергей Герман

Толстухин пошел на конюшню, где стояла лошадь. Увидев хозяина, она потянулась к нему, словно невзначай коснулась щеки теплой замшевой губой. Втянула воздух, словно испытывая его, спрашивая ответ на главный вопрос.

Елифирий обнял ее за шею.

– Ладно, ладно, не волнуйся. Помиловали твоего сыночка. Значит, ишшо поживем!

* * *

2 апреля 1944 года по случаю дня рождения Кононова в 5-м Донском казачьем полку был праздник. К этому дню готовились загодя, всем хотелось праздника и веселья.

Поздравить именинника приехал генерал Шкуро. Он был в расшитой серебром черкеске с кинжалом, при шашке. Постаревший, с уже поредевшей и седой шевелюрой, но по-прежнему бодр и как всегда – деятелен. Каждая чарка выпивалась только по его команде. В комнате было жарко, душно. На день рождения были приглашены все офицеры, свободные от службы. Длинные столы были празднично покрыты белыми скатертями, уставлены вазами с фруктами и бутылками. Во главе стола сидел именинник, рядом с ним по правую руку генерал Шкуро. С левой стороны майор Ритгер. Уже захмелевшие офицеры и несколько приглашенных казаков сидели с красными, напряженными лицами.

Муренцов пил вместе со всеми, но не пьянел. Только в голове становилось все тяжелее. Смутная тоска медленно закрадывалась в сердце. И хотелось выплеснуть ее из себя, рассказать всем о своей боли. И сами собой из души рванулись слова:

Как птица взлетел его хриплый голос, покрывая нетрезвый, нестройный гомон за столом.

подхватили все,

И десятки голосов понесли пронзительные слова казачьей песни через окна, по улицам села. Казалось, что эти сильные и мужественные люди хотят докричаться, донести слова любви и своей нестерпимой боли до своих станиц, до родной земли, любимого Тихого Дона.

А Муренцов уже выводил:

Андрей Григорьевич Шкуро крякнул, вытер набежавшую слезу. Вышел из-за стола, встал в центре зала, расплескивая густое, темное, душистое вино. Генерал оглядел присутствующих, поклонился.

– Дуже гарная песня, хлопци. Аж мурашки бигають, нехай Господь вас благословить! Зараз повернимося до наших справ. – Зычно позвал: – Иван Никитич, пидийдыно до мэнэ! – Тот подошел и стал по стойке «смирно». – Пиднемаю чарку за твое здоровья! Покы иснують таки хлопци як ты, ще нэ вмерло казацство! Бый червоных як це я робыв!

Кононов стоя шутливо-покорно выслушивал поздравление генерала.

– Ось, трымай вид мэнэ подарунок! – сказал Шкуро, вытягивая из-за голенища кожаную кавказскую нагайку с серебряным навершием в виде головы волка. – Я нэю сам батогив отрымував. Мий батько нэю мэнэ по сраци лупцював. Дарую це тоби, бо люблю тэбэ як ридного сына. В тэбэ моя порода! Ты гидный цего подарунка.

Кононов не остался в долгу. По его приказу адъютант принес для Шкуро бутыль ракии с запечатанной в ней целой грушей. Это было изготовление сербских монахов, которые надевали пустую бутылку на ветку с завязью груши и, когда она вызревала внутри сосуда, заполняли емкость ракией и закупоривали.

По знаку Шкуро бутылку тут же откупорили и всем гостям разлили в маленькие стопочки. По комнате поплыл нежный аромат цветущей груши.

Казаки подбежали, подхватили генерала Шкуро и Кононова на руки и начали качать.

– Що вы робытэ, бисовы диты?! – упираясь и смеясь, говорил подбрасываемый высоко в воздух генерал Шкуро.

* * *

Вечером на квартире у Кононова, наедине, Шкуро, переходя на кубанскую балачку и жестикулируя, рассказывал Кононову о встрече с Власовым.

– Я маю тоби дэщо казаты! Цэ е наш атаман, котрый нас на бийку повэдэ, – говорил Шкуро, кружа по комнате большими шагами.

Он говорил о том, что Власов не одобряет политику Гитлера, которая ведет Германию к неизбежной катастрофе. О том, что немцы для своего спасения вынуждены будут дать широкие полномочия Комитету освобождения народов России.

– Нам нужно было только быть готовыми к этому моменту; нужно сформировать вооруженные силы, вооружить их и подготовить для нанесения первого удара. А если немцы будут тянуть и дальше, то послать их на хер и выступить самим. Рыск, конечно, есть, но иначе нельзя. Тут либо пан, либо пропал.

Опираясь руками на шашку, Кононов молча сидел на табурете, искоса глядя на Шкуро. Тот поманил Кононова пальцем и, опять переходя на балачку, прошептал:

– Власов пэрэдае тоби витання и прохання – очикуваты!

Кононов раздумчиво спросил:

– А до меня, Андрей Григорьевич, дошли слухи, что генерал Краснов не верит Власову и отказывается подчиняться «большевистскому генералу». Так ли это?

Шкуро посмотрел на Кононова хитрым, смеющимся взглядом. Глаза его сморщились, превратившись в узкие щелки, и распустили по лицу паутину тонких морщин. Неторопливыми пальцами он достал серебряный портсигар, кашлянув, закурил, произнес усмешливо:

– Ты ж дывысь якый розумник?!

Внезапно сделавшись серьезным, вновь перешел с балачки на чистейший русский язык.

– За это не беспокойся. В самое ближайшее время я встречусь с генералом Красновым и думаю, что устраню все разногласия между ними. – Генерал затянулся и выпустил облако дыма. – Ты пойми, Иван Никитич, нам нужно вырвать казаков из рук немцев во что бы то ни стало! Тогда мы сможем продолжить свою войну за освобождение России. Гражданская война еще не закончилась. Мы еще вздернем эту суку Сталина на Красной площади.

Они проговорили почти до рассвета.

Утром генерала Шкуро провожали на вокзал. Он ехал с докладом к генералу Краснову, а потом в Казачий Стан.

– Поеду я, Иван Никитич. К Доманову еще надо заехать. Дивчина у меня там. Леной зовут. Ох и гарная же дивчина! А ты надейся и жди. Скоро все изменится! – сказал генерал Шкуро и по-отцовски обнял его. Расцеловались, и Шкуро сел в автомобиль.

Теснясь в воротах, сопровождающие казаки верхами выехали на улицу. Тронулись. Полковник Кононов взял под козырек и долго смотрел в след удаляющемуся конвою, пока кавалькада не скрылась вдали.

* * *

Однажды весенним утром командир эскадрона Щербаков с начальником штаба рано утром отбыли в штаб полка и заночевали там, оставив за себя командира первого взвода Нестеренко. Нестеренко был лихой казак. Но такой же и отчаянный гуляка. Днем он захватил партизанский обоз, на телегах которого стояло несколько бочек ракии. И большинство казаков, пользуясь отсутствием командира эскадрона, загуляло.