Леди и джентльмены - Джером Клапка Джером

— А где пианино? — спросила Томми.

Клодд, торжествующе улыбаясь, повернулся к остальным.

— Ерунда, — буркнул Питер.

— Совсем не ерунда! — негодующе воскликнул Клодд. — Она подумала, что это книжный шкаф… любой бы подумал. Ты можешь сидеть за пианино и упражняться целый час, — объяснил Клодд Томми. — А когда услышишь, как кто-то поднимается по лестнице, вернуться за стол.

— Как она сможет услышать, если будет… — Тут Питера осенило. — Тебе не кажется, Клодд, что нам стоит купить муляж пианино? Ты понимаешь, о чем я? Снаружи — обычное пианино, только слышать его нельзя…

Клодд покачал головой:

— Плохая идея. Мы не сможем определить, как она играет.

— Совершенно верно. Но с другой стороны, Клодд, ты не думаешь, что качество собственной игры на пианино может отвратить начинающего от инструмента?

По мнению Клодда, качество игры со временем не могло не повышаться.

Томми, сев за инструмент, доказала, что пока о повышении качества говорить рановато.

— Ладно, я в типографию. — Клодд взял шляпу. — В три часа у меня совещание с Гриндли-младшим. А ты упражняйся. Используй каждые свободные полчаса, и результат обязательно будет. — Поддержав Томми словом, Клодд ретировался.

— Ему легко, — пробормотал Питер. — Всегда у него совещание, как только Томми садится за пианино.

Томми вкладывала в игру всю душу. Прохожие останавливались, с тревогой смотрели на окна второго этажа, который занимала редакция еженедельника «Добрый юмор», и прибавляли шагу.

— У нее такая тфердая рука! — прокричал доктор в ухо Питеру. — Уфидимся фечером. Хочу тебе кое-что сказать.

Толстяк-доктор взял шляпу и отбыл. Томми, тут же прекратив играть, подошла и села на подлокотник стула Питера.

— Ты не в духе? — спросила Томми.

— Не то чтобы я против шума, — ответил Питер. — Я готов терпеть, если от него есть хоть какая-то польза.

— Умение играть на пианино поможет мне найти мужа, папа. Мне представляется это странным, но так говорит Билли, а Билли знает все.

— Не могу тебя понять — здравомыслящая девушка, а слушаешь такую чушь, — покачал головой Питер. — Меня это тревожит.

— Папа, ты о чем думаешь? — спросила Томми. — Разве Билли не старается? Он мог бы работать на Флит-стрит в полудюжине других газет и зарабатывать пятьсот фунтов рекламным агентом… ты знаешь, это ему по силам. Но он туда не идет. Работает у нас. И если мое треньканье на этой жестяной коробке, которую ему всучили как пианино, греет его душу, разве здравый смысл и деловой расчет, не упоминая уже о благодарности, не убеждают меня пойти ему навстречу? Папа, у меня для тебя сюрприз. Послушай!

И Томми, спрыгнув с подлокотника стула Питера, вернулась к пианино.

— Что это было? — спросила Томми, закончив. — Ты узнал?

— Я думаю, звучало, как… «Дом, милый дом»[19], правильно?

Томми захлопала в ладоши.

— Да, именно так! В конце концов тебе понравится, папа. Мы еще создадим мюзикл «Дома».

— Томми, как ты думаешь, я правильно тебя воспитывал?

— Нет, папа, неправильно. Ты давал мне слишком много свободы. Ты же знаешь поговорку: «У хороших матерей вырастают плохие дочери». Клодд прав, ты избаловал меня, папа. Помнишь, как я впервые пришла к тебе семь лет тому назад, маленьким оборванцем, не знающим, девочка я или мальчик? Хочешь, скажу, что я подумала в тот самый момент, когда впервые увидела тебя? «Вот сидит старый дурак! Все у меня будет хорошо, если я смогу здесь остаться!» Когда живешь на улице, где тебя постоянно шпыняют, очень быстро учишься распознавать человека по лицу.

— Ты помнишь свою готовку, Томми? Почему-то ты считала, что это твое призвание. Так, во всяком случае, ты утверждала.

Томми рассмеялась.

— Удивительно, как ты мог это есть.

— Ты была такой упрямой. Ты пришла ко мне «кухаркой и домработницей» и всеми силами пыталась оставаться кухаркой и домработницей. Если я предлагал какие-то перемены, твой подбородок взлетал к небу. Я даже не решался часто обедать вне дома, таким ты была маленьким тираном. А если бы мне что-то не понравилось, ты могла тут же уйти из дома и оставить меня. И откуда у тебя взялась столь яростная независимость?

— Не знаю, думаю, от женщины… возможно, моей матери, но не знаю. Она сидела на кровати и кашляла, как мне казалось, всю ночь напролет. Люди приходили к нам. Дамы в красивых платьях, господа с набриолиненными волосами. Я думаю, они хотели нам помочь. У многих были добрые голоса. Но лицо женщины всегда становилось строгим, и она говорила им, что у нас есть все и нам не нужна ничья помощь, хотя даже я знала, что это неправда. Это одно из моих первых воспоминаний. Они уходили, пожимая плечами. Я выросла с чувством, будто кто-то накрепко вбил мне в голову, что брать от кого-либо незаработанное позорно. Не думаю, что я смогу взять и теперь, даже от тебя. Я приношу пользу, папа… помогаю тебе?

В голос Томми вкрался ужас. Питер почувствовал, как дрожат маленькие пальчики, сжимающие его руку.

— Помогаешь мне? Да ты работаешь, как негр… как негр должен работать, но не работает. Никто… сколько бы мы ему ни платили… не сделал бы и половины того, что делаешь ты. Я не хочу, чтобы ты слишком уж возгордилась, юная женщина, но талант у тебя есть. И как знать, возможно, ты гениальна. — Питер почувствовал, как маленькие пальчики сильнее сжали его руку.

— Я хочу, чтобы эта газета процветала. Вот почему я тренькаю на пианино — чтобы порадовать Клодда. Это обман?

— Боюсь, что да. Но обман — это масло, обеспечивающее плавное вращение шестеренок нашего мира. Его не должно быть много, чтобы избежать пресыщения. Но ты уверена, что это только обман, Томми? — И в голосе Питера вдруг послышался страх. — Дело не в том, что он понимает тебя лучше, чем я?

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что о тебе думаю. Не уверена, что это будет для тебя хорошо, папа… особенно если я буду говорить часто. Тогда у нас возгордишься ты.

— Я ревную, Томми, ревную всех, кто появляется рядом с тобой. Жизнь — трагедия для нас, стариков. Мы знаем, что придет день, когда ты покинешь гнездо, оставив нас, безголосых и нелепых, трепыхаться среди голых веток. Ты поймешь это позже, когда у тебя появятся свои дети. Эти глупые разговоры насчет мужа! Для мужчины все обстоит хуже, чем для женщины. Мать обретает вторую жизнь в своем ребенке… у мужчины отнимают все.

— Папа, ты знаешь, сколько мне лет? Ты же несешь полнейшую чушь.

— Он придет, маленькая девочка.

— Да, — кивнула Томми, — наверное, придет, но не скоро, еще очень не скоро. Не надо. Меня это пугает.