Бродячая Русь Христа ради - Сергей Васильевич Максимов

он не торговался, предпочитал ездить по деревням на своей лошадке и к лошадям и ко всякому животу оказывал большую любовь. Потом, когда он поседел и постарел, когда нажил круглое наполеоновское брюшко и неотвратимую грыжу, благодушное, солидностепенное отношение к людям выразилось еще определеннее.

Перед погостенским благочинным сидел отец Корнилий в синей суконной рясе, в плисовом подряснике, подпоясанном по сытому и совсем круглому брюшку поясом, расшитым разноцветными шерстями и бисером.

- Не соблаговолите ли начать собеседование наше, отец Корнилий? -весело спрашивал благочинный, подсаживаясь к нему и суетливо поднявшись вновь.

- В соборах-то поместных первое слово кому предлагается: не первенствующему ли? - ласково смеясь, отвечал Корнилий и оглядывался на Евтихия. - Отец Евтихий, как по иерархическому-то чину: благочинному начинать подобает? - И опять ласково и благодушно усмехнулся.

Евтихий оживился и закипел. Поток начал выхлестывать из краев, но, на беду, с перебором (у Евтихия был перебитый язык и неясная речь, за что у мужиков он слыл под прозвищем «индейского петуха» и «водяной мельницы».) Кулаки-шестерни застучали и могли бы заглушить всякую человеческую речь, да опытный мельник, отец Корнилий, вовремя успел предусмотреть.

- Помедлите мало. Время покажет, когда прениям настанет череда. Благоволите, отец благочинный, - не без серьезности и некоторой торжественности говорил отец Корнилий, - благоволите прочесть указ консистории с резолюцией и пометой высокопреосвященнейшего владыки (местный архиерей титуловался архиепископом).

Прочитан был указ, предписывавший дать сведения о состоянии в приходах раскола, с указанием и определением наиболее вредных сект, влияния раскольников на православных и об отношениях их к самому духовенству.

- С подобающей священнической совести откровенностью, - продолжал резкий тенор благочинного чтение указа, - предписывается извествовать о всех вышереченных тлетворных лжеучениях, возомнивших колебать целость матери нашей - православной Христовой церкви.

Помета на полях, надписанная самим владыкой, заключала в себе следующее: «Не леностного равнодушия, но отечески пастырского тщания ожидаю от служителей храма в сем деле, в коем едва ли благовременно будет творить дело Господне с небрежением».

Когда благочинный кончил, все привстали и подошли смотреть на указ не из желания удостовериться в подлинности его, а из любопытства полюбоваться на архиерейский почерк: не отразилось ли на нем гневного состояния духа писавшего владыки?

Поднимались, впрочем, напрасно: мертвые, коротенькие, круглые буквы, более похожие на точки, походили как две капли воды на обыкновенный почерк всех учившихся в семинариях, успевших переписать не одну сотню тетрадей, «из расчета, при дороговизне и недостатке бумаги», мелким бисерным почерком. Все нашли сходство архиерейского почерка со своим, исключая Корнилия, у которого старческие руки давно обмозолились и заскорузли при сохе и на косе и не совсем повиновались ему по старости лет, лежавших на его плечах шестым десятком.

- Благоволите же, святые отцы, преподать свои суждения и мнения, -заторопился непоседливый благочинный, когда все опять разместились.

- Умозрительно или на основании опытных наблюдений? - сунулся было Евтихий, но был остановлен Корнилием, сумевшим обратить на себя внимание всех заявлением готовности говорить, выразившейся тем, что он откашлялся и оперся руками на круглые, полные колена и поднял голову.

- Не устоять нам в тайне нашей: все видят и знают, что приходы нашего благочиния рассеяны в самом ядре раскольничьих злоучений. Не скроем и того, что плевелы его растут и опутывают невежественные умы, как сетями, уловляя...

На этом месте, отвыкший говорить по-ученому, Корнилий замялся было, и Евтихий, заметив слабое место, всполохнулся всем телом, чтобы кинуться в атаку, но старик нашелся и опять опередил:

- От церкви Божией стал народ отбежен, и храмы стоят впусте: молись ты о мире всем, а о своей веси хоть и не упоминай.

Легкая улыбка, пробежавшая по лицу Корнилия, передалась и всем другим и окончательно победила и угомонила Евтихия.

Улыбка поощрила докладчика.

- Право, святые отцы, гляжу я когда в окно, и идут мимо бабы, согрешу, подумаю: коли нет, мол, тут апостола, грядущего на проповедь, так уже два попа, наверное, есть, а третий - уставщица. Месит, мол, она тесто-то для хлебов, а сама сердится и думает: постой-де, косой черт, ты меня уловил на сугобой аллилуйи, а я вот, когда опять собрание будет, загну тебе вопрос о пятницах: отчего, мол, избавлен будеши, аще постишься пред Косьмой и Демьяном, бессребрениках Господних. Право, ей-ей!

Батюшки вслух засмеялись.

- Слепой слепого водит, а плевелы лжеучений растут. Развелось этих наставников такое множество, что я вот в храме-то Божием, кроме своей просвиренки, никого уже и не вижу. Да и у других то же самое! Этого всего не скроешь хоть бы и пред лицом самого владыки: как устоим прямо стрегущего безгласны?

- Не укоризненно ли будет извещать о том владыку письменно. Не умолчать ли? - подал мнение благочинный.

- Зачем? Не умолим никогда, а по тропарю этому скажем: кто же нас избавит от стольких бед, кто же и сохранит? Вот, вопросите отца Разумника, у него-де весь приход православный. Отец Разумник, много ли нынче исповедовал-то?

- Человек с двадцать было, - пробасил Разумник и тряхнул головой.

- А ко святому причащению сколько из них удостоил?

- Да двое пришло, и то бабы.

- Вот каково счастье его и в православном приходе! Как у тебя они крестятся-то?

- Теперь все стали креститься полной ладонью, раскольничьим крестом, и те, что года три назад моли-вались нашим.

- Ну, теперь я от себя скажу. Прислушайтесь-ко, святые отцы, к делу нашему слова мои будут пригодны. У меня в приходе богач-от заводчик наш Разграбленой пропал.

Вопросительные, недоумевающие взгляды слушателей обратились к рассказчику.

- Пропал он в одну ночь и семью покинул (а в семье 8 душ, и все - отроки). Кланялась жена со свекровью и его благородию, господину нашему становому приставу. Искал он - не нашел. Кручинилась и богатым, и сильным мира нашего: скорбели все, разыскивали, но и они не обрели. Год истек - нет Ивана Семеныча. И на лес подумывали - не заблудился ли? И на реку подозрение клали - не утонул ли? Пришло на свекровь, на почтенную старицу, наитие: сем-ко обращусь с прошением к Тихонычу Конокрадову. Силен он у нас, больше губернатора в нем силы...

- Филипповского согласия! - заметил кто-то.

- Говорят, архиерейство ему из-за границы предлагали, да не в том его могущество: у него на заводах сот пять народу живет. Поехал он по всем заводам, собрал рабочих, топнул да крикнул. Если, говорит, Разграбленого Ивана Семеныча вы мне не представите, кто из вас знает про