Претендент на престол - Владимир Войнович

– Гм! Да! – Поведение прокурора показалось Курдюмовустранным. – Погоды нынче стоят необычно холодные, – пожевав губами, сказал он.– В прошлом году, помнится, я еще на Октябрьскую в гимнастерочке бегал, атеперь и в шинели зябко. А? – Военком зевнул, широко раскрыв рот.

Прокурор ничего не ответил. Он стоял, опершись на ружье, исмотрел мимо Курдюмова. Холодная слеза сорвалась с подбородка и покатиласькуда-то под воротник.

– А все ж таки не понимаю, – сказал Курдюмов, – как это людине сознают необходимости культурного поведения в местах общего пользования. Вуборной большое количество необходимых отверстий, а они валят кучи переддверями и где ни попадя, так что без спичек очень просто можно вступить вкакой-нибудь экскремент. Ты бы, Трофимыч, как прокурор, вывесил объявление, чтокто будет злостно срать мимо дырки, будет привлекаться к уголовнойответственности, а, Трофимыч? Верно ведь говорю, а?

– Иди на… – сказал прокурор сквозь зубы.

– Что? – не понял Курдюмов.

– Иди на…, сволочь! – отчетливо повторил Евпраксеин.

– А-а, – сказал Курдюмов и, втянув голову в плечи,немедленно пошел прочь. – Эй, ты! – закричал он откуда-то из мрака. – Ты быружье-то бросил. Нечего с ружьями по ночам!

Но прокурор его уже не слышал.

– Пора! – сказал он себе. – Хватит! Хватит! – повторил он,упираясь левым носком в правый задник. – Насладился жизнью, погулял, спасибо идо свиданья.

С трудом стащил сапог, затем, дрыгая ногой, размотал искинул портянку. Ветер подхватил ее и понес, переворачивая.

– Ну вот, – сказал он облегченно, – а теперь уж дело совсемпростое.

Опираясь на ствол ружья, он поднял правую ногу и ввелбольшой палец в дужку спускового крючка. Осталось только шевельнуть пальцем,да, всего лишь шевельнуть пальцем, и все будет тут же окончательно решено. Ичто удивительно, он не испытывал никакого страха перед настоящим, он былсовершенно спокоен.

– Ну ладно, – сказал он и, закрыв подбородком ствол,попытался сделать движение пальцем, но ничего не произошло, и прокурор не сразупонял, что его собственный палец отказывается ему подчиниться. – Ерундакакая-то, – пробормотал он и опять попытался шевельнуть пальцем, и опять палецне подчинился. Это было странно и удивительно, он решил двинуть ногой, но инога, согнутая в колене, не шевельнулась.

«Да что же это такое? – подумал он почти в панике. – Неужелия такой трус и тряпка, неужели я не могу сделать то, что хочу? Ведь я готов кэтому, я не боюсь этого, я совершенно спокоен».

– А! – вскрикнул он, как будто рубил дрова, и, выставиввперед плечо, сделал новое волевое усилие, чтобы двинуть ногой, но она быланеподвижна. Весь его организм бунтовал и отказывался выполнять посланные мозгомприказы.

От внутреннего напряжения ему стало жарко, и дыханиеучастилось. Он решил передохнуть, собраться с новыми силами, усыпитьбдительность организма.

– Сейчас, – пообещал он себе, – сейчас все будет в порядке.Надо только взять себя в руки. Я и в самом деле ведь не боюсь, я готов. Ничегострашного в смерти нет. Смерть не несчастье, смерть – это просто ничто,пустота.

Он почувствовал, что его знобит, и течение мыслипеременилось. «Но как же другие? – подумал он. – Другие же не лучше меня. Ониграбят, режут, лгут, предают ближайших друзей, отрекаются от жен, детей иродителей и, ничем не терзаясь, доживают до своего срока и спокойно умирают всвоих постелях. А я еще молод и полон сил, я бы мог еще что-то сделать, за чтоже мне, если я так страдал, смертная казнь? Я жить хочу, жить! Пусть кем угодно– негодяем, бандитом, гадом ползучим, червем, тараканом, но только жить!»

Ему стало страшно, как никогда, он почувствовал, что весьдрожит, и поднятая нога его дергается непроизвольно, и палец вот-вот зацепитспусковой крючок.

– Не хочу! – хрипло прокричал он в пространство и шевельнулногой, чтобы выдернуть палец.

В этот момент он потерял равновесие, наступил всей тяжестьюна спусковой крючок и одновременно закрыл ствол ладонями, как бы пытаясьудержать смерть, рвущуюся оттуда.

Огненный шар вспыхнул в его ладонях, пронзил их насквозь иупруго ткнулся в подбородок. Что-то глухо треснуло, засиял и распространилсяповсюду сиреневый свет.

Павлу Трофимовичу стало так хорошо, как не бывало раньше. Онпочувствовал, что становится лужей, которая растекается, растекается,растекается и уходит в песок…

Когда народ сбежался к месту происшествия, там все уже былооцеплено милицией и штатскими. Прокурор с обезображенным лицом лежал,опрокинувшись навзничь. Руки и ноги раскинуты, ружье откатилось в сторону. Однанога в сапоге, другая без. Азалия Митрофановна стояла рядом и, кусая губы,смотрела в сторону. Два милиционера измеряли что-то длинной рулеткой, один припомощи магниевой вспышки фотографировал, главный врач райбольницы РаисаСеменовна Гурвич, положив тетрадь на капот милицейского автомобиля, при светекарманного фонаря писала свое заключение. Майор Фигурин в новенькой,перетянутой ремнями шинели стоял, широко расставив ноги и заложив руки заспину.

К Фигурину пробился толстый лейтенант милиции.

– Вот, – сказал он, подавая бумагу. – Лежало у него настоле.

Фигурин поднес бумагу к глазам и осветил фонариком.

– Пьяный бред, – сказал он, бегло ознакомившись, и положилбумагу в карман.

С тех пор никто этой бумаги не видел, и точное содержание ееосталось бы тайной, но впоследствии со слов Азалии Митрофановны стало известно,что предсмертное заявление состояло из одной фразы: «Мою жизнь прошу считатьнедействительной».

Вернувшись к себе в Учреждение, майор Фигурин еще долгозанимался этим делом. Ему звонили и полковник Добренький, и Борисов, и кто-тоеще. И сам он звонил в область уехавшему сразу после суда Лужину. Затемприходил новый редактор газеты Лившиц, просил принять, несмотря на позднеевремя. Лившиц хотел посоветоваться, давать ли в завтрашнем номере извещение осмерти, а если давать, то в каком виде: «скоропостижно скончался» или«трагически погиб».

– Какая уж тут трагедия? – хмуро сказал Фигурин. – Погиб кактрус. Дезертировал в самый острый момент. Напишите примерно так:

«Покончил жизнь самоубийством в состоянии тяжелой депрессии,вызванной хроническим алкоголизмом».