Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

руки подарок и, улыбнувшись, с доброй хитрецой шепнул: — Подожди до вечера. — Ушел торопливой старческой походкой, плохо сгибая колени.

Только теперь Дуня рассмотрела подарок. Трехлопастные височные кольца несли по три темно–красных самоцвета. Дуню поразила необычайная игра камней. Точно золотые искры горели в красной глуби самоцветов. Она не сразу заметила, что камни висят в тонком кружеве оправы, приподнятые над золотыми впадинами, на которые свободно падают лучи света, чтобы затем отразиться в глубине камня. А меж камней над золотым полем кольца качались, как живые, на тонких, свернутых в пружинки стебельках, серебряные цветы — незабудки. [151]

Что значит этот подарок?

9. ЧАРЫ

Дуня сидела на той же скамейке, опустив на колени руки, когда в саду появились Дмитрий с гусляром.

Дед, слегка подталкивая князя, шептал:

— Говорю, иди, не робей.

Дмитрий подошел, сказал тихо:

— Княжна!

Дуня подняла голову, пальцы ее судорожно сжали звенья цепочек убора, лежавшего у нее на коленях.

— Я оценила твой подарок, князь, как ты того хотел. Мне он воистину дорог, спасибо. Но почему ты подарил мне его, не ведаю?

Дмитрий хотел отвечать с укором, что думал подарить убор как другу, а пришлось отослать с дедом Матвеем, чтоб не так горько было домой, ехать и убор обратно везти, но ни укора, ни горечи не получилось. Какая уж тут горечь, когда смотрят на тебя лазоревые очи, когда дрожащая тень от пушистых ресниц сделала лазурь их бездонной!

Он подошел, взял из ее рук венец и, откуда смелости набрался, надел убор ей на голову. Золотой ободок потонул в пушистом золоте волос, каплями алой крови вспыхнули яхонты на висках, узорные цепочки двумя лентами упали на грудь.

Несколько мгновений он стоял, завороженный ее чарами, потом, как бы стряхнув с себя наваждение, заговорил:

— Пойми меня. За злато кос, за лазорий очей, за тонкий стан полюбит тебя и другой. Мне мало этого. Открой душу мне! Хочу верить, что ты поймешь меня, что на трудном пути моем будешь рядом со мной. Хочу верить, что ты — друг мне.

Осторожно, несмело она откинула его черные кудри, заглянула в глаза:

— Кречет мой белый, тогда же, над пеплом сожженного Суздаля, все поняла я и до конца тебе поверила. Не знала только, что и ты меня не забыл. Буду ждать тебя, а сейчас, прости, негоже нам разговаривать.

Князь хотел что–то сказать, но она с улыбкой перебила его:

— Все знаю, что скажешь. Не надо, — и, чуть слышно шепнув: — Милый… — ушла.

Броситься бы за ней. Не посмел. Так и остался стоять, раскинув руки, не в силах поверить, что так просто, так легко под осенней золотой березкой нашел он свое счастье.

10. В РЫБНОЙ СЛОБОДЕ

Вечером Дуня долго стояла у открытого окна. Легкие облачка, как перья жар–птицы, горели на вечернем небе, наливаясь розовым золотом. Дуня глядела на них, и казалось ей, что и ее жизнь становится сказкой, и воркотня старой Патрикеевны за спиной не в силах была разрушить чары.

А Патрикеевна ворчала:

— И что теперя будет? Узнает батюшка князь, разгневается. Видано ли, чтобы парень к девке так запросто пришел да и подарок дарил. Запрет князь тебя, бесстыжую, в терем, ой запрет. Давно пора! Насидишься тогда под замком.

Дуня оглянулась, засмеялась беззвучно.

— А вот и не насижусь!

Патрикеевна затрясла головой:

— Насидишься, насидишься, вот ужо…

Княжна отвернулась от окна, наклонилась к няньке и, целуя ее, тихо шепнула на ухо:

— Не насижусь. Митя сватов пришлет, замуж выйду, вот тебе и терем! — Засмеялась.

Патрикеевна села на лавку, захлопала очами.

— Ох! Что ты сказала, княжна, да нешто так водится: сватов не присламши, с девкой сговориться?

Княжна ей лукаво:

— Ты вспомни, как сама замуж выходила. Тоже небось до сватов сговорились?

Патрикеевна только рукой бессильно махнула:

— Мы — люди простые, а ты — княжна.

Дуня отвернулась. Не сладишь со старухой. Подошла к окну. Облачные перья жар–птицы разгорелись еще ярче. Сказка! Сказка! Вот она любовь!

Вспомнилась Малаша. Где–то она теперь со своим веселым вором? Счастлива ли?

Малаша была далеко. В этот вечерний час она стояла на мысу при впадении в Волгу реки Черемухи. Здесь, на нагорном, но не очень высоком берегу, беспорядочно раскинулись избы Рыбной слободки; [152] в тихих водах Черемухи среди осоки и кувшинок, чернели рыбачьи челны, на берегу растянутые на кольях сохли сети. Рыбак, сидя на корточках, копался в них, чинил прореху.

Неделя прошла с тех пор, как тихая жизнь слободки была нарушена приходом ушкуйников. Сперва новгородцы гуляли, но потом стало им не до пира. Разведчики вернулись из–под града Мологи, донесли, что путь перерезан. Моложский князь вместе с полками московскими прочно запер дорогу. Ни по реке Мологе на север не пробиться, ни вверх по Волге, к Твери, которая, известно, только чтоб Москве насолить, приняла бы