Лабиринт Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс

– Может быть, мы начнем просто сначала, – предложил я тоном чванливого журналиста. – Как вы пришли в пуппетизм? Как попали в Книгород?

Кородиак разложил на столах несколько инструментов, проползая мимо них, смахнул на пол строгальную стружку и положил на стопку бумаг свинцовую гирю. Казалось, его не знающие покоя руки живут собственной жизнью. Они постоянно ищут какое-то занятие и привлекают мое внимание. Это было совершенно правильно, потому что благодаря этому я не смотрел в его мертвые глазницы.

– Ну, – начал он, – я не знаю, насколько хорошо информированы вы об истории Книгорода и соответственно о семейном древе рода Смейков.

– О последнем я знаю только, э-э-э… очень мало, – солгал я без зазрения совести.

Продолжив свой путь, Кородиак схватил небольшой комок пластилина и своими проворными ручками стал лепить из него небольшую головку, которая чем-то напоминала его собственную.

– Что ж, возможно, вы, тем не менее, слышали о моем коварном племяннике Фистомефеле Смейке, – сказал он. – Паршивая овца в нашей семье. Его имя и его историю знает в Книгороде каждый ребенок.

Он бережно отложил в сторону модель головки.

– Разумеется, – ответил я.

Он назвал Фистомефеля своим племянником? Но ведь тем самым он подтвердил, что он действительно Хагоб Салдалдиан! Но это было совершенно невозможно, черт подери! Даже если чисто внешне он соответствовал общепринятым суеверным представлениям о воскресших существах! Но я не верил в привидения. И почему тогда он называл себя «Кородиак»? Это все не имело никакого объяснения. Я постарался оставаться максимально безучастным и спокойным, но это становилось все сложнее. Больше всего мне хотелось крикнуть ему: «Я – Хильдегунст Мифорез, и я видел твой проклятый труп в катакомбах! Как ты это объяснишь, маэстро?» Но вместо этого я рисовал бессмысленные завитки в своем блокноте только для того, чтобы что-то делать.

– Значит, Фистомефель вам знаком, – пробормотал он, перехватывая ловкими ручками другую веревку, – небольшая корректировка курса в моем направлении. – И имя Хагоб Салдалдиан, вероятно, вам неизвестно.

Я решил, что лучше всего на этот вопрос не отвечать вовсе, но и он не ждал моей реакции.

– Да, этот несколько сложный аспект семейной истории Смейков сегодня вряд ли кого-то заботит. Лишь очень немногих может заинтересовать история, которая старше, чем вчерашний день. Вот так. Если быть кратким, то ситуация такова: Хагоб был моим братом, который в свое время был убит Фистомефелем коварным и жестоким способом по низменным мотивам. Получение наследства путем обмана из корыстолюбия. Это, собственно говоря, все, что я хотел бы сказать по этому поводу. Если хотите, вы можете прочитать об этом в анналах города! Это неприятная история, которая на все времена покрыла позором семью Смейков, и я не хочу здесь раздувать ее дальше. Это не имеет ни малейшего отношения к пуппетизму, да и ко мне, собственно, тоже. Хагоб Салдалдиан Смейк был моим братом-близнецом, если быть точным. Мы были похожи друг на друга, как две капли воды, сказал бы я, пользуясь старым метафорическим клише. Даже наши способности были сходны. Это ловкие руки. – Он поднял пару ручек вверх и помахал ими.

Близнецы! Батюшки мои! Простой случай биологического дефекта! Безобидный генетический курьез! И я сразу же вновь подумал, что потерял рассудок! Моя ипохондрия постепенно достигла тревожных размеров. Пожалуй, мне следует проконсультироваться с хорошим неврологом. Боже мой! Не могу сказать, что у меня сразу упал камень с сердца – для этого возникшие обстоятельства, а именно то, что спустя все эти годы передо мной оказался живой Смейк, были слишком тягостны, – но я несколько расслабился соответственно ситуации. Хагоб и Кородиак были однояйцовыми близнецами! Это, конечно, объясняло многое.

– Когда я в то время – я жил тогда временно во Флоринте – узнал от наших семейных адвокатов, что мой брат Хагоб и Фистомефель считались пропавшими без вести или погибшими, я в это не поверил. Наша семья разбежалась, такое происходило со всеми Смейками. Нас не связывали никакие сентиментальные отношения, а родственные связи никогда не были крепкими. Я бы сформулировал это следующим образом: торт для именинников у Смейков не был принят. Мы вспоминаем о семье только в том случае, когда узнаем о наследстве. Но и этого не случилось. Все имущество Смейков в Книгороде сгорело, и если что-то из него где-нибудь и сохранилось, то на него заявили претензии цамонийские власти – дело Фистомефеля получило правовую оценку. И поэтому я продолжал оставаться в городе, как и раньше. Прошло много лет, в течение которых неприятные события постепенно поросли травой. Тогда это имело настолько незначительное отношение к моим родственным связям, что когда меня, в конце концов, все же занесло в Книгород, то это было связано исключительно с намерением, которое имеет почти каждый образованный цамониец, – хотя бы раз в жизни посетить этот восхитительный город. Ведь тогда у меня еще были глаза, и я был как-никак фанатичным читателем, страстно поглощающим книги! До сего времени история собственной семьи удерживала меня от того, чтобы исследовать Книгород. Так как я думал, что если кто-нибудь из Смейков покажется в этом городе, он будет немедленно обмазан дегтем. Но время залечивает все раны, не так ли?

Чем больше Кородиак приближался ко мне, тем более неуверенно я себя чувствовал. Как поддерживать визуальный контакт с тем, у кого нет глаз? Лучше все время смотреть на руки! Он ухватил крошечный кукольный костюм, а также иголку и нитку, и затем с быстротой молнии пришил к нему пуговицу, после чего бережно повесил костюм на крючок. При этом он ни на секунду не прерывал свой монолог.

– Когда я наконец отважился поехать в Книгород, я сначала даже не упоминал свое имя. Или просто, когда это было необходимо, называл вымышленное. К этому времени пуппетизм в известной мере уже пережил свой расцвет, но и закат тоже, так как это было время вскоре после злосчастного происшествия, в котором один кукловод убил другого во время драки в пивной. Вы знаете эту историю? Хотя это неважно! В любом случае, это было самое неподходящее время для того, чтобы открыть свое сердце для пуппетизма! Но если вы изучали операции с акциями, то также знаете, что кризис часто бывает лучшей фазой для того, чтобы начать заниматься новым делом. Работы в любом случае хватало! Театры, правда, не всегда были заполнены зрителями, но они не могли так просто закрыться только потому, что был период спада. Неудивительно, что кто-то, у кого четырнадцать рук, легко находит работу в этой сфере. Я снял небольшую квартиру в Сленгворте, навел справки и уже вскоре почти ежедневно работал на какой-нибудь сцене по самым разным специальностям – от кукольного мастера и портного по пошиву костюмов до марионетиста. Вы ведь знаете: мне помогали ловкие руки.

Кородиак пересек уже полкомнаты. Потом он вновь остановился и провел пальцами по заготовке одной из кукол, которая была зажата в тисках. Он взял листок наждачной бумаги и стал слегка полировать болванку.

– Уже через год, таким образом, я не только набрался разностороннего опыта в области пуппетизма, но также окреп физически. К тому же я скопил кругленькую сумму денег, благодаря которой мог уже работать самостоятельно. – Кородиак отложил наждачную бумагу и пополз дальше, не прерывая своего речевого потока. – Не подумайте, что я тогда видел историческую ситуацию лучше, чем кто-либо другой! Что у меня была «искра гения», новаторское видение пуппетизма или что-то в этом духе. Чушь! – Он рассмеялся. – Ха! Правда, именно так считают сегодня многие толкователи пуппетизма, анализируя его историю. Но, к сожалению, все было не так просто и не так гениально. О нет! Это была главным образом тяжелая работа. Я просто инстинктивно делал то, что было необходимо делать, не слишком задумываясь над этим. Так часто возникают самые лучшие вещи, поверьте мне! За символические деньги – то есть практически бесплатно – я приобрел маленький обанкротившийся кукольный театр и предпринял отчаянные попытки вновь превратить его в действующий. При этом я руководствовался совсем простым принципом: я брал на работу только лучших специалистов – самых талантливых кукловодов, самых креативных режиссеров, самых одаренных авторов, обладающих самой богатой фантазией оформителей. И так далее, просто самые громкие имена. Тогда это было не так сложно, так как в то время в Книгороде, хоть и было достаточно талантливых пуппетистов, само искусство находилось в застое. Как говорится: все произошло без грандиозных планов и размышлений, но я дал пуппетизму именно то, чего ему до сих пор не хватало: внутреннюю связь. Я собрал мозаику воедино. Я составил фрагменты пазла. Я привинтил детали куклы друг к другу – и все. Мне было абсолютно безразлично, кем был артист – тростевым кукловодом или марионетистом, был ли он приверженцем Грубого или Хрупкого пуппетизма. Единственным критерием всегда являлось умение. Меня совершенно не смущало, что на сцене присутствовали фигуры или артисты различных пуппетистических конфессий. У одной куклы были нити, у другой нет. И что? Ведь главным было то, что это служило инсценировке. Сегодня никто не верит тому, что послужило причиной протестов! Мне приходилось разнимать дерущихся артистов, преодолевать забастовки. Во время премьер мы организовывали охрану зала, чтобы сохранить кресла. Если что-то и было моей заслугой, так это то, что я выстоял, что я одержал победу. Так постепенно из моей бессистемной борьбы за выживание родилась настоящая стратегия. Мы растем вместе со своими задачами. У червякулов хоть и мягкое тело, но твердая голова! Мы пронесли это со дна океана до самой цамонийской культуры – наша история развития свидетельствует о нашей способности осуществлять свои намерения! Мне хотелось многообразия. Эклектизма, если угодно. И вот: публике было так же безразлично, что тростевая кукла выступает вместе с марионеткой. Или то, что реальнопуппетистическая фигура танцует на сцене вместе с кубетистической куклой – пока это зрителям было интересно! Так как это было моим принципиальным требованием, моим неизменным вопросом: «Да, это очень красивая кукла с фантастической оптической механикой, но интересна ли она?» «Да, это замечательное произведение с важными общественными проблемами, но интересно ли оно?» «Да, это великолепно отточенный диалог, но интересен ли он?»