Сокол против кречета - Валерий Елманов

Правда, князь Антиохии Боэмунд V скорее принадлежал к врагам православия, но его роль в монгольских завоеваниях была весьма невелика. Зато армянского царя Хетума I можно было смело зачислить если и не в друзья, то в очень хорошие приятели Руси. Точно такое же отношение к Константину было и среди грузинских правителей – дочери грузинской царицы Тамары Русудан, а также Давида Улу и Давида VI Нарина.

А ведь помимо всех этих «приятелей» Менгу – с ведома и по указке Гуюка – вступил в союз с настоящим другом императора урусов – византийским государем Иоанном III, которого и на престол-то в Константинополе подсадили русские дружины.

Получалась полная безысходность, которая еще больше усугубилась известием о смерти Субудая. Гуюк, ненавидевший его, и здесь поступил мудро, прислушавшись к советникам.

«Мертвый враг – бессильный враг. Он никогда не сможет навредить, а служил всегда верно, и потому было бы справедливо воздать ему почет, от которого у каана не убудет ни одного ляна серебра, но зато прибудет славы истинно справедливого владыки», – нашептывали они.

Слово «справедливо», которое звучало неоднократно, решило все. Втайне ревнуя к последнему отличию Бату, которого пока не имел сам Гуюк, получивший это прозвище лишь посмертно[160], каан дал согласие на то, чтобы старому полководцу воздали должное, исходя из его многочисленных заслуг.

Одноглазый барс был посмертно пожалован пышными званиями: «Сяо-чжун сюань-ли цзо-мин гун-чень»[161], назван «его превосходительство итун сань-сы»[162]. Кроме того, Субудая посмертно возвели в ранг Хэнаньского вана, присвоив ему почетное посмертное имя[163]«чисун-дин»[164].

Для Бату кончина Субудая стала последней соломинкой, ломающей хребет верблюда. Он не прожил и нескольких месяцев после смерти одноглазого барса, скончавшись в том же Сыгнаке, а не в городе, который он в своих радужных мечтах строил на Итиле, после того как захватил бы всю степь. Хан даже успел придумать для него название – Сарай-Бату. Но… не судьба.

А всего через год в Сыгнаке вновь сменился правитель. Яд – самое лучшее средство для тихого устранения конкурентов. Им и воспользовался Берке, убрав с молчаливого попустительства Гуюка всех сыновей Бату кроме Сартака, продолжавшего воевать с ханьцами на далеком юге.

Взор Берке был изначально устремлен не на северо-запад, а на своих родных братьев, да еще на богатые города улуса недружных сыновей Чагатая. Искусно стравливая их между собой, Берке ждал лишь подходящего момента, когда Кара-Хюгелю и Есю-Менке покрепче сцепятся в кровавой схватке.

Для Руси Берке не представлял ни малейшей опасности. Молодой хан умел мыслить трезво и прекрасно понимал, что держава Константина ему в одиночку все равно не по зубам. Вот если бы великий каан Гуюк изменил свое отношение или на его место пришел бы кто-либо другой, тогда стоило бы и попробовать.

Помоги же, Господь, милосердье твое

Обрати на молитву мою.

Пусть не кружит в надежде над ним воронье —

Он всегда будет первым в строю!

Марианна Захарова

Константину, в отличие от Бату, грустить не приходилось, но и весело бездельничать времени тоже не было. Задача номер один, которую он поставил перед собой, – это работа с Гуюком и прочими царевичами-чингизидами, попавшими в плен.

Первым он отпустил домой сына и внука Чагатая – Хайдара и Бури. Взойдет ли кто-то из них на престол своего отца и деда, предсказать было невозможно, но овчинка стоила выделки. Конечно, хотелось бы с ними поработать еще немного, но Чагатай к лету умер, и следовало спешить, чтобы дать им шанс на успех.

С Гуюком пришлось попыхтеть. В ход шли посулы, лесть, обещание всевозможных выгод и даже угрозы. Константин не просто так упомянул о том, что Кулькан, последний из оставшихся в живых сыновей Чингисхана, уже почти выздоровел и просится домой.

– Наверное, он тоже хочет принять участие в великом курултае, – невинно предположил царь и удовлетворенно заметил, как испуганно сузились глаза собеседника.

– Кулькан даже не получил улус от своего отца, – мрачно заметил Гуюк.

– Зато у вас в степи есть хороший обычай, о котором мне недавно напомнил хан Бату. Согласно ему, младшему сыну всегда достается отцовская юрта, чтобы он мог позаботиться о стариках-родителях, дабы они провели остаток своих дней в сытости и покое.

– Его отец давно умер, так что Кулькану не о ком заботиться, – возразил царевич, кипевший от возмущения.

– Отец – да, – не спорил Константин. – А мать? Насколько я знаю, Хулан-хатун еще жива. Кстати, его и твоя мать, кажется, из одного рода?[165]Но его здоровье вызывает у меня опасения, – быстро добавил он, чтобы Гуюк не успел окончательно выйти из себя. – Мои лекари говорят, что царевич еще слаб для долгого и опасного путешествия, поэтому я пока не решил, отпустить его или оставить у себя для полного выздоровления, – и мысленно воскликнул: «Да догадайся же ты, в конце концов, дубина стоеросовая!»

«Дубина» не сразу, но догадалась, после чего пошла в лобовую атаку. Намеки Гуюка на то, что неплохо бы Кулькану взять и помереть, были по-дикарски примитивны, ну да ладно. Пришлось говорить прямолинейно, называя вещи своими именами:

– Я – не кат[166], – заявил Константин. – Убить человека по нашей вере – тяжкий грех. Да ты ведь тоже христианин, так что должен понимать.

– Но ты не сам его убьешь. Какой же это грех? – не согласился Гуюк.