Чужая война. Книга третья - Вера Петрук

«Какой палец не жалко ради Сейфуллаха?» – спросил себя Регарди и опустился на колени, прижав к полу левую руку. Раб показал ему хороший пример. Промедление было опасно и каралось ненужным вниманием надзирателей.

Арлинг замахнулся и быстро опустил нож. Но все же не настолько быстро, чтобы успеть сделать себя калекой. Когда лезвие почти коснулось сустава большого пальца, Говыль выбил его из рук Регарди, сопроводив удар увесистой оплеухой.

– Соображаешь, – похвалил он его, и, подобрав нож, направился к выходу. – Завтра пообщаемся дольше. Хруст, отведи его через час в четвертый тоннель. За послушание полагается еда или отдых. И не забывай, драган. Ты всего лишь пыль в воздухе.

Халруджи перевел дух и осторожно отполз к другим рабам. Он догадывался, что Говыль не позволит ему отрезать палец, так как для подъема корзин с рудой нужен был здоровый раб, но до конца не был уверен ни в себе, ни в кучеяре. Действительно ли он отрубил бы себе палец, или воткнул нож в шею управляющего, Арлинг не знал. Во втором случае искать Сейфуллаха пришлось бы долго.

– Привет, земляк, – просипел кто-то рядом, и на плечо Регарди опустилась грязная, теплая ладонь.

Раб, от которого теперь воняло хоть чем-то человеческим, протянул ему кусок заработанного хлеба.

– Есть хочешь? – прошамкал он, улыбаясь беззубым ртом.

Удивившись, что человек сохранил способность улыбаться, Арлинг отказался, но ему все равно впихнули в ладонь черствый ломоть.

– Ешь, жратва будет нескоро, – просипел раб. – Ты молодец, не растерялся. Иначе тебе бы точно отрезали палец. Говыль любит такие фокусы. Успокойся, я знаю, что у тебя на душе. Послушай, старика. Я уже пять рудников прошел. Этот – шестой. Последний, наверное. Из Подземки не продают никого. Но я собираюсь прожить еще долго. Буду жрать дерьмо, но жить. Жить им назло! Назло этим проклятым сукиным детям!

Старик сорвался на истеричный шепот, но тут же испуганно замолк, прислушиваясь к шагам Хруста за решеткой. Тот был занят чем-то своим, и на голоса в яме не обратил внимания.

Арлинг хотел спросить, что именно раб считал жизнью, но потом передумал. Он не работал на пяти рудниках и не имел права на такие вопросы.

– Ты каргал? – спросил он, надеясь, что старик окажется достаточно осведомленным о других рабах и поможет найти Сейфуллаха. Арлинг запретил себе думать о том, что с мальчишкой могло что-то произойти. Представить гордого Аджухама, изображающего червяка или поедающего дерьмо, было невозможно.

– Если бы, – усмехнулся раб. – Нас отправили на каторгу всей деревней без права стать каргалами. Высшая мера.

– Что же вы натворили?

Старик помрачнел.

– Когда в твоей жизни появляется змея, не слушай ее речи. Лучше сразу руби ей голову, прогоняй или уходи сам. Мы поняли это слишком поздно. В одну из наших девиц влюбился сынок Канцлера. Его имя я хорошо запомнил. Арлинг Регарди – так его звали. Встречались они тайно. Я тогда сказал старосте, что не к добру это, но Влахо, как деньжата лордовские увидел, так голову потерял. А платил тот мерзавец щедро, транжирил отцовское золото, не задумываясь. Когда в деревню стали заглядывать проверки, сначала церковные, потом от казначея, я понял, что плохо дело. Отправил дочек в соседнюю Тараскандру, а сам решил продать скотину, а потом за ними махнуть. Не успел. Деревню накрыли ночью, повязали всех и пустили по миру. Мужчин сослали на каторгу, женщин отправили в работные дома на севере. В чем нас только не обвиняли – и в колдовстве, и в мошенничестве, и в разбое. Деревни не стало за пару дней. Хуже всех той девчонке досталось, которая поверила, что лорд может в деревенскую влюбиться. Сожгли ее. Хотя Влахо, староста наш, считал, что ей-то как раз повезло. Смерть мучительная, но все же короче, чем у нас. Ох, какие мы планы мести только не строили. Все без толку. Это мой пятый рудник. Тяжелее всех было на алмазных копях. Там Влахо и помер. Сейчас в живых только я, да Ёсиф остались. Ёсиф – это отец той дурехи, в которую канцлеровский сын влюбился. Для парня то была игра, баловство, а для нас – чашка с ядом, которую мы за его здравие всей деревней выпили. А ты как сюда попал?

С первых слов старика Арлингу показалось, что у него остановилось сердце. Мир вокруг перевернулся, взорвался, разлетелся на мелкие осколки, которые с хрустом впились в его пахнущее маслом и грязью тело. В голове закружился вихрь давно забытых образов и воспоминаний. Богам было мало послать ему Альмас. Они решили вскрыть в его душе давно затянувшиеся шрамы и натереть свежие раны солью. Потому что прошлое было незабвенно. Оно было грузом, который он пронесет через всю жизнь до самого ада. Мастаршильдцы в «Подземелье Покорности» были также нереальны, как Даррен во дворце Торговой Гильдии Балидета. Только у Даррена все было хорошо. Он повелевал демонами серкетов и уничтожал южный континент Согдарийской Империи. А вот мастаршильдцы напоминали куст чингиля, который засыхал, доживая последние дни.

– Как твое имя? – спросил Арлинг противным, скрипучим голосом. Не своим. Этот голос принадлежал другому человеку, давно мертвому.

– Борода, – живо откликнулся старик. – Хотя раньше меня называли по-другому. Сейчас и не вспомню уже.

«Ларс, тебя звали Ларсом», – хотелось крикнуть Арлингу, но у старика было право предать свое имя забвению. Возможно, он похоронил его в Согдарии вместе с домом. Здесь на рудниках было легче называться Бородой, чем человеком, который все потерял.

Охотник Ларс, выросший в лесах Мастаршильда, наверное, и не мог представить, что закончит дни на каторге в далекой провинции, засыпанной песком и пылью. Регарди помнил, как мастаршильдец показывал ему кабаньи тропы, учил определять след зверя и бесшумно ходить по листвяному ковру леса. Он нравился ему так же, как его дочери – веселые хохотушки, всегда высмеивающие его столичные наряды и манеры. Старик, который сидел рядом с ним на грязном полу барака, ничем не был похож на охотника Ларса из Мастаршильда.

– Ничего, ничего, – похлопал его по плечу каторжник, ошибочно истолковав угрюмое молчание Арлинга. – Ты привыкнешь и к этой жизни. Мы, драганы, живучие. Кто знает, может, тебя перекупят на другие рудники. Туда, где полегче, и нет Белой Язвы. Проклятая болячка всех косит. Был тут один кучеяр. Хитрющий, как черт. На второй день измазал себя глиной и дерьмом из параши и притворился, будто помирает. Стража его даже трогать не стала, до того натурально у него получилось язвы изобразить. Сразу ивэев позвали, те его и забрали. Им все равно, кого везти в свою башню. Только вот, что я тебе скажу. Сглупил парень. Как бы плохо не было в Подземке, в Туманной Башне в сто раз хуже. Там нет людей, только пайрики. Кстати, тебя в какую шахту отправили? В Четвертую?

Арлинг кивнул, с трудом успевая за ходом мыслей старика.

– Это плохо. Там порода твердая и тяжелая. Ее хоть отбивать замучаешься, хоть таскать. Мне повезло, я во втором тоннеле камешек долблю. Там грунт мягкий, потому что весь выветрился, а где кварц глубже залегает, там он крепче. Хотя все старания наши ничтожны, мелочны. Наколупаешь корзин десять, а золота с них добудешь грамм пять, не больше. Вот Северный Рудник был богат, нечего и говорить, там такие жилы были, что Подземке и не снились. Хорошо еще, что тебя на подъемник поставили, а не на мельницу. Скучно, конечно, весь день колесо крутить, до одури, но все же не так вредно, как руду жерновами дробить. Ёсифу нашему не повезло. Не угодил он Кнуту, и тот его на мельницу перевел. Жернова – это плохо, очень плохо. Куда хуже, чем газу нанюхаться или под грунтовую воду попасть. Все дело в пыли. Во время дробления от кварца поднимаются тучи мелкого крошева. Эта пыль стоит в воздухе так плотно, что ее можно рукой зачерпывать. Ёсиф уже на вторую неделю харкать кровью стал, а сейчас и подавно еле ноги передвигает. Думаю, недолго ему осталось. Скоро уже с дочкой увидится. Та хоть ему и не родная была, но все же близкая душа.