Ассасин - Симона Вилар

Тогда Мартин был благодарен мудрому Ашеру бен Соломону за это объяснение. Теперь же он понимал, что никейский даян хотел, как и до него Синан, полностью подчинить Мартина, расположить к себе, чтобы его воспитанник верил своему покровителю, не обременяясь сомнениями. Что может вызвать бо́льшую преданность, чем доверие? Разве что сердечная привязанность. А к Ашеру Мартин был привязан всем сердцем.

Тогда он еще не думал о Руфи, но Ашер, чтобы доказать, что все случившееся с Мартином в Масиафе – это хитрость главы исмаилитов, поведал, что даже дивный рай, в котором пришлось побывать юному Тени, всего лишь подделка. Как не являются небесными гуриями молчаливые и улыбчивые красавицы, которые довели Мартина до сладостного утомления.

– Это рабыни, – отмахнулся он. – Синан далеко не беден, и его люди покупают для его райских садов самых красивых невольниц на рынках Востока, таких, чья стоимость порой достигает даже цены лучших породистых скакунов. Потом этих дев растят и лелеют, они живут в роскоши, сохраняя свою дивную красоту. И все же судьбе этих красавиц не позавидуешь. Если они не глухонемые от рождения, их таковыми делают. У Синана искусные лекари, и они по приказу господина, после того как будущих гурий обучат всем тонкостям любовной науки, вырезают им языки, протыкают ушные перепонки, а также оперируют, удаляя яичники и матку, дабы не наполнить так называемые райские кущи толпой незаконнорожденных детей.

В конце концов, чтобы бывший ассасин Тень навсегда забыл мнимых гурий, Ашер позаботился, чтобы «его мальчик» был принят у лучших куртизанок Константинополя – изысканных, красивых, нарядных, умеющих остроумно шутить, беспечно смеяться и целоваться сладким византийским лобзанием, когда нежно сплетаются языки и нет пустоты в лишенном языка покорном рту.

О, Ашер сумел доказать, что рай Синана ничто по сравнению с тем, что можно купить за золото. Но это золото еще надо было заработать – так он сказал Мартину. И пояснил, что потребуется от его приемыша. Он обещал учить его и дальше, а еще принимать у себя, заботиться о нем, ждать… дать семью. И прельщенный доброжелательностью и честностью Ашера бен Соломона, Мартин открылся ему, служил ему, доверял куда больше, чем притворщику и лжецу Синану. Но притворщиком и лжецом был именно Ашер.

Мысли об Ашере не оставляли пленника и во сне. Почтенный еврей приближался к нему со своей обычной приветливой улыбкой, почесывал одной ладонью другую, кутался в накидку, потом протягивал руки, словно желая обнять… и вдруг превращался в Синана, рот его открывался, и оттуда тянулось длинное раздвоенное змеиное жало.

Мартин просыпался в холодном поту, окружающая его темень удушала, страх не проходил, и он начинал кричать во мраке, не заботясь, что подумают о нем охранники Масиафа.

Когда за решеткой двери еще горел факел, было немного легче. Огонь завораживает, огонь дарит надежду, огонь не дает потонуть во мраке неизвестности. Огонь – особая милость для пленника. Тогда Мартина еще нормально кормили и он не испытывал такой голод и слабость. К нему позволено было спуститься рафику Далилю. Тот был превосходным лекарем, он обработал раны и порезы на теле пленника, смазал их остро пахнущими мазями и перевязал.

– Даже такому безумцу, как ты, оказалось не под силу поднять руку на нашего имама, Тень, – говорил он, покачивая головой в высоком тюрбане. Отблески огня ложились на его застарелые шрамы, превращая лицо в искаженную скорбную маску. – И только то, что ты не смог решиться на святотатство перед ликом Старца Горы, еще вселяет в нашего повелителя надежду, что ты не совсем обезумел. Но этот еврей Ашер отравил твою душу, слишком озлобил тебя, и только наш имам – да благословит и приветствует его Аллах! – может исцелить своего лучшего фидаи, направив его на истинный путь. Ибо он верит – тебя ждет великое будущее. Так что смирись перед ним и прими свою судьбу! Иначе…

Тут он умолкал, но Мартин и сам понимал, как могут с ним поступить. Обычная казнь, когда его лишат головы или сбросят в расселину, могла показаться даже милостью. Но Синан любил иные забавы: его врагов могли разорвать дикими лошадьми, могли с живых содрать кожу и бросить в соляной раствор умирать в страшных муках. Могли… просто забыть в подземелье.

Похоже, Далиля пугала такая перспектива для его лучшего ученика. Он продолжал увещевать Тень, просил образумиться и смириться.

Мартин молчал. Смириться? Стать машиной-убийцей ради того, кому не веришь? Стать смертником, подвластным тому, кого презираешь? Конечно, он мог бы сказать, что готов на все, и его бы выпустили. И что потом? Наверняка Синан даст ему задание, и он сможет уехать из гор Антиливана. Но за ним будут следить, как могут следить только фидаи. И у него будет всего два выхода – погибнуть во славу имама или пасть от руки убийц.

А в том, что Синан даст ему задание, Мартин не сомневался. Старцу Горы надо убедиться, что тот, кто смог противостоять его гипнотическим чарам, все же признает себя покорным. Для Синана это вопрос самоутверждения, вопрос уверенности в своей власти. Только ради этого он еще не уничтожил Тень, опасного и умного. Раньше было по-другому, раньше Мартин был под защитой Ашера бен Соломона. Край ассасинов беден: каменистая почва, скалы и склоны, где лишь на редких террасах можно пасти скот или выращивать злаки, – а Старцу Горы необходимы деньги для его райских садов, средства, чтобы приобретать прекрасных гурий, оружие, коней, книги. Поэтому связь с баснословно богатым евре ем из Никеи Синану необходима. Но теперь все изменилось. Теперь Тень в его руках по желанию самого Ашера. И Синан сделает все, чтобы дающий ему золото даян никогда не встретился с тем, кто его возненавидел…

Очнувшись от раздумий, Мартин снова вслушался в слова Далиля, который, привыкнув к постоянному молчанию в окружении имама, только тут мог позволить себе выговориться.

– Все происходит на земле по воле Аллаха, – чуть покачиваясь, говорил Далиль, ни на миг не прерывавший перед молчаливым пленником свою речь. – Восходит ли солнце, рождаются ли дети, покрывают ли жеребцы кобылиц, растет ли трава. Но имам – голос Аллаха на земле, и свет истины приходит к смертным через имама. Я сам некогда учил тебя этому, и не моя вина, что люди погасили светоч твоего разума, сделав тебя таким, каким ты стал. И теперь только ты сам будешь решать, что тебя ждет: медленная смерть или служение и райское блаженство.

Он стал подниматься по ступеням к двери, но перед уходом произнес:

– Я приду только тогда, когда ты смиришься и скажешь, что принимаешь свою судьбу.

Напоследок Далиль велел стражникам погасить факел за решеткой двери – и Мартин остался в полном мраке. Это было почти забвение, но Мартин понимал, что темнота и неподвижность скорее изведут его, заставят выть, молить, просить о прощении. Человек устроен так, что ему необходимы движения, действия, общение, поэтому тюрьмы и являются таким страшным наказанием. Здесь же его будто замуровали заживо. Но он упрямо продолжал свои упражнения, не желая сдаваться. Даже когда ему уменьшили пайку и его желудок сосал его изнутри, а мысли о еде становились все неотвязчивее. Как и о свете. И о людском голосе… Время шло.