Терапия - Дэвид Лодж

- Это ты, Пузан? - спросила она.

- Мне показалось, что ты плачешь, - сказал я и ощупью двинулся по комнате, наткнулся на стул у кровати и сел на него. - Ты хорошо себя чувствуешь?

- Я рассказывала о Дэмьене, мне все время кажется, что я пережила это, а потом вдруг оказывается, что нет. - Она снова заплакала. Я взял ее за руку. Морин с благодарностью сжала мои пальцы в ответ.

- Могу тебя обнять, если это поможет, - предложил я.

- Нет, со мной все в порядке, - сказала она.

- Я бы этого хотел. Я бы очень этого хотел.

- Думаю, это лишнее, Пузан.

- Я не имею в виду ничего такого, - заверил я. - Просто обниму тебя. Это поможет тебе уснуть.

Я лег рядом с ней на кровать, поверх одеяла и простыней, и положил руку на талию Морин. Она повернулась на бок, спиной ко мне, и я пристроился позади ее пышных бедер. Она перестала плакать, дыхание ее выровнялось. Мы оба заснули.

Проснулся я не знаю через сколько часов. Ночной воздух сделался прохладным, у меня замерзли ноги. Я сел и потер их. Морин пошевелилась.

- Что? - спросила она.

- Ничего. Немного замерз. Можно я лягу под одеяло?

Она не сказала «нет», поэтому я забрался к ней под одеяло. На Морин была тонкая хлопчатобумажная ночная рубашка без рукавов. От ее тела шел приятный теплый запах, как от свежевыпеченного хлеба. Ничего удивительного, что у меня началась эрекция.

- Думаю, тебе лучше вернуться в свою постель, - сказала Морин.

- Почему?

- Оставшись, ты можешь ужаснуться, - ответила она.

- Что ты имеешь в виду?

Она лежала на спине, и кончиками пальцев я очень нежно гладил ее сквозь рубашку по животу - Салли во время беременности нравилось, когда я так делал. Моя голова покоилась на одной из грудей Морин, большой и круглой. Очень медленно, затаив дыхание, я передвинул руку, чтобы накрыть вторую грудь, как делал много лет назад на сырых темных ступеньках, ведущих в подвал дома номер 94 по Треглоуэн-роуд.

Но там ничего не оказалось.

- Я же тебя предупреждала, - сказала Морин.

Конечно, я испытал потрясение - словно карабкаешься во мраке по лестнице и обнаруживаешь, что она на одну ступеньку короче, чем ты ожидал. Я рефлекторно отдернул руку, но почти сразу же вернул ее на плоский участок кожи и костей. Через тонкую ткань рубашки я чувствовал неровный, как очертание созвездия, шрам.

- Мне все равно, - сказал я.

- Нет, не все равно, - сказала Морин.

- Нет, все равно, - возразил я и, расстегнув рубашку, поцеловал бугристую плоть там, где была грудь.

- О Пузан, - проговорила она, - для меня это самая приятная ласка.

- Хочешь, займемся любовью? - спросил я.

- Нет.

- Беда никогда не узнает. - Я как будто услышал эхо другого разговора, долетевшего из прошлого.

- Нельзя, - сказала она. - Только не во время паломничества.

Я сказал, что понял, поцеловал ее и вылез из постели. Она села, обняла меня и очень тепло поцеловала в губы.

- Спасибо, Пузан, ты такой хороший, - сказала она.

Вернувшись в свой номер, я какое-то время лежал без сна. Не скажу, что трудности и разочарования моей жизни показались мне пустыми по сравнению с тем, что пережила Морин, но они были явно менее значительными. Она не только потеряла любимого сына - она потеряла грудь, часть тела, которая определяет сексуальную принадлежность женщины, возможно, более явно, чем любая другая. И хотя сама Морин наверняка сказала бы, что последняя ее потеря ни с чем не сравнима, именно первая поразила меня сильнее.

Может, потому, что я не был знаком с Дэмьеном, а вот грудь эту я знал, знал и любил - и написал о ней. Моя поэма обернулась элегией.

Весь последний отрезок паломнического пути я прошел вместе с Морин. Положил в ее рюкзак кое-какие свои вещи, и мы по очереди несли его. Машину я оставил километров за двенадцать от Сантьяго, вблизи аэропорта, в Лабаколле, поселке, где прежние пилигримы отмывались, готовясь встретиться со святыней. Название поселка буквально означает «вымой свой зад», вероятно, зады средневековых паломников к моменту прибытия сюда нуждались в хорошей мочалке.

Стояло теплое, солнечное утро. Первая часть нашего маршрута пролегала через лес, а дальше - через поля, слева открывалась красивая равнина, справа - грохочущая автомагистраль. Потом мы пришли в деревню, в конце которой находится Монте-дель-Госо, гора Радости, откуда паломникам впервые открывается вид на Сантьяго. В стародавние времена они устраивали настоящие соревнования - кто первым увидит долгожданную цель. Сегодня такого удовольствия не получишь, потому что холм почти весь занят огромным стадионом, с такого расстояния Сантьяго, опоясанный дорогами, выглядит как любой другой современный город с его промышленными предприятиями и высотными домами. Лишь очень внимательно присмотревшись, человек с очень хорошим зрением может различить шпили собора.

И все же я был очень рад, что подошел к Сантьяго пешком. Я мог разделить с Морин ее волнение и восторг, приближаясь к финишной черте этого марафона.

Передвигаясь пешком, замечаешь больше, чем из машины, а неторопливость самого процесса создает своеобразное драматическое напряжение, оттягивая завершение твоего пути. Созерцание современных уродливых окраин города только усиливает удовольствие и облегчение, которые испытываешь, достигнув прекрасного старого центра, с его кривыми, затененными улочками и причудливыми изгибами линии крыш. Сворачиваешь за угол, и вот ты внезапно на месте - на огромной площади Пласа-дель-Обрадеро - и смотришь, задрав голову, на два пинакля величественного собора.

Мы вошли в город 24 июля, Сантьяго уже трещал по швам. Четырехдневная фиеста была в самом разгаре - марширующие оркестры, высоченные шагающие статуи на ходулях, странствующие музыканты, кочующие по улицам и площадям. Истинные паломники вроде Морин терялись среди сотен и тысяч приезжих - и светских туристов, и католиков, - которые прибыли сюда самолетами, поездами, автобусами и на машинах. Нам сказали, что народу особенно много потому, что это святой год праздник св. Иакова приходится на воскресенье и благословения и индульгенции, связанные со святым, обладают особой силой. Я предложил Морин первым делом заняться поиском ночлега, но ей не терпелось попасть в собор. Я не стал возражать. Все равно вряд ли мы бы нашли приют в старом городе, и я уже смирился с тем, что на ночь придется вернуться в Лабаколлу.

В архитектурном отношении собор представляет собой полную мешанину, но, как мы говорим на телевидении, она работает. Затейливо украшенный фасад в стиле барокко датируется восемнадцатым веком, к двум башням с пинаклями ведет большая лестница. Далее следует портик, восходящий к раннему романскому зданию, Портико-де-ла-Глориа - Портик славы, вырезанный средневековым гением по имени маэстро Маттео. Здесь с поразительными, часто юмористическими деталями представлено почти двести фигур, включая Иисуса, Адама и Еву, Матфея, Марка, Луку и Иоанна, двадцать четыре старых чудака с музыкальными инструментами из книги Откровения, а также избранные спасенные и осужденные на Страшном суде. Св. Иаков занимает почетное место, сидя на вершине колонны прямо под ногами Иисуса. По обычаю паломники становятся на колени у подножия колонны и вкладывают пальцы в протертые за столетия отверстия в мраморе, похожие на отверстия кастета. Из желающих совершить сей ритуал выстроилась длинная очередь, большинство в ней, судя по одежде и лицам, - местные. Заприметив Морин с ее посохом, рюкзаком и выгоревшей на солнце одеждой, люди уважительно посторонились, знаками приглашая пройти вперед. Она покраснела под загаром и покачала головой.