Ведьмин огонь - Джеймс Клеменс

Могвид даже задохнулся от счастья и повернул к Рокингему пылающее лицо:

— Я помогу вам! — На мгновение ему показалось, что в глубине черных глазах Рокингема мелькнула лукавая улыбка, но тут же оно вновь стало приветливым и открытым. И Могвид повторил еще раз, хотя теперь и с меньшим энтузиазмом: — Я помогу вам найти девочку.

— Ты хочешь убить ведьму? — спросил Крал, всячески пытаясь заглушить в себе желание потянуться к хрупкому горлу эльфа. Он уже знал, что ведьмой называют эту маленькую девочку Елену, с которой он пробыл целый день и в которой не заметил никакого отличия от прочих детей ее возраста, — никакой магии, никакого колдовства, — просто несчастный ребенок.

— Но какое дело до этого тебе, человек с гор? — равнодушно спросил Мерик, глядя на удаляющуюся спину огра. Впереди маячила расщелина. — Впрочем, скажу: если я убью ведьму, то избавлю эту долину от множества бедствий.

— Но это не твоя страна, эльф. И ты не смеешь убивать здесь никого, хотя и ради исполнения ваших пророчеств.

Мерил насмешливо взглянул на горца:

— Не пытайся остановить меня, чтобы не узнать самому, как легко и быстро умеют убивать эльфы.

— Поговорим об этом, когда ты будешь на коленях просить прощения, — прорычал Крал и вытащил из чехла топор. Топор ловко лег в его ладонь, словно век был там. Холод рукояти заставил Крала торжествующе улыбнуться. Если этот эльф хочет битвы, он ее получит к вящему удовольствию обеих сторон.

Мерик посмотрел на лезвие, лицо его потемнело, и веки опустились, скрывая угрозу.

Крал сделал шаг вперед и тут же понял, что несмотря на отсутствие мускулов, у Мерика была гибкость и точность змеи. И в них таилась настоящая опасность, какая прячется за скрытыми до поры зубами гадюки. Крал перехватил рукоять, оставив свободным большой палец, чтобы лучше маневрировать оружием и стал ждать. По обычаю горцев, он предпочитал дать противнику первым нанести удар.

Что Мерик и сделал, причем, с поразительной скоростью.

Эльф вдруг исчез с того места, где стоял, и оказался за ближайшим валуном. В кулаке у него блеснуло лезвие настолько острое и настолько тонкое, что казалось лишь тенью. И Мерик прыгнул из-за камня так стремительно, что Крал даже не смог уследить за его движением. Только каким-то шестым чувством он понял это движение и едва успел поднять топор, чтобы отразить удар прямо в живот. Он не видел нападения, но сумел отразить его, ударив по кинжалу с такой силой, что выбил из рук Мерика. Эльф отступил на шаг, поднял оружие, и лицо его вспыхнуло неприкрытой ненавистью.

И тогда Крал понял и то, что эта атака истощила эльфа.

Ни одно существо не может двигаться с такой неестественной скоростью долго. Или в крови у эльфа есть какая-то другая сила?

Мерик произнес что-то сквозь стиснутые зубы.

Крал теперь надеялся лишь на то, что устоит до тех пор, пока эльф устанет. Теперь он взял топор обеими руками, и мускулы на его руках взбугрились от напряжения. Мерик прищурился и стал медленно поднимать кинжал.

Неожиданно свет в пещере резко изменился: слабый свет зеленого камня стал красен, как кровь, и оба противника одновременно обернулись посмотреть, в чем дело. Перед ними стоял Толчук, и руки его были высоко подняты над головой, а в этих чудовищных руках лежал камень размером с бычье сердце. Именно от него и исходил этот слепящий кровавый свет, словно воплотившийся гнев огра.

— Остановитесь! — громовым голосом крикнул он, и эхо загудело под сводами: — Вы клялись! Вы братья! А брат не должен убивать брата!

Но не слова Толчука, и не слепящий свет красного камня заставили Крала опустить топор, а выражение стыда и боли на лице огра. Внезапно Крал почувствовал, что и его лицо заливает краска стыда, а Мерик молча опустил голову и кинжал исчез из его руки. Крал так и не понял, куда он делся — оружия не было ни на полу, ни в ножнах, да и ножен тоже не было.

— Почему вы деретесь? — спросил Толчук, опуская камень.

— Из-за ведьмы.

— Крал, похоже, ты знаешь эту женщину?

И Крал не мог солгать, причем, во второй раз:

— Мне кажется, я знаю, о ком говорит эльф, — тихо ответил он. — Но это не женщина, а ребенок.

— Ребенок или нет, она чудовище, — вступил Мерик. — И я убью ее. И все, кто помогает ей, — исчадия зла и погибнут с ней вместе.

— Но я знаю эту девочку. И видел, как и кто пытались ее убить, и видел, какими благородными и честными оказались ее защитники. А потому с радостью встану на их сторону и, если надо, погибну рядом с ними.

Слова Крала поколебали уверенность Мерика:

— Но оракул из Сельфа предупреждал…

— Меня не интересует, что там сказали оракулы! Пророчества чаще всего произносятся таким туманным языком, что понять их правильно почти невозможно. Открыто и честно говорят только скалы.

Камень в руках Толчука стал угасать, и огр быстро убрал его в набедренную сумку.

— Я согласен с горцем, — грустно сказал он. — Оракулы не всегда говорят прямо.

— А пролитую невинную кровь не вернешь, — подытожил Крал. — Ребенок не сделал ничего, из-за чего можно было бы хвататься за нож. И я буду судить о ней лишь по ее поступкам, а не согласно словам какого-то заморского оракула.

Мерик, несколько смущенный, переводил глаза с Толчука на Крала:

— Ваши слова идут от сердца, — пробормотал он. — И я подумаю над ними.

— Но дай слово, что не навредишь девочке, ведьма она или нет.

— Я удержу свое оружие, — нехотя пообещал эльф.

— Хорошо. Тогда пошли дальше, — и Толчук пошел снова вперед.

За ним последовал, убрав топор, Крал.

Мерик быстро обежал горца и пошел посередине. Горец шел, глядя ему в спину, и с души у него так и не сходила какая-то смутная тревога, а из головы не шли прощальные слова Нилен: «Не верьте Мерику».

Эльф лгал и сейчас.

Елена в ужасе прижалась спиной к стене, не в силах отвести глаз от оживающей статуи. Когда ее плечи коснулись камня, лунный сокол вспорхнул и подлетел поближе к хрустальному мальчику. Статую затопил ровный мерцающий свет, но сокол пролетел дальше, в туннель, из которого они недавно вышли. Несколько гоблинов попытались, подпрыгнув, поймать птицу, но, судя по пронзительным крикам, соколу удалось благополучно миновать эту опасность.

Однако теперь даже потеря птицы произвела мало впечатления на девочку. Перед ее глазами развертывалась удивительная картина: хрусталь постепенно становился жидким светом, сначала голова, потом тело; как роза, раскрывающая свои лепестки навстречу солнцу, скульптура словно наливалась все более ярким сиянием.

Но была в этом превращении и боль. Вернее, как, спустя несколько секунд, обнаружила Елена, боль была в ней: ее правая рука стала гореть, словно кто-то натянул на нее слишком узкую огненную перчатку. Девушка поднесла руку к лицу: ничего не изменилось внешне, никаким огнем не горели красные пальцы, но боль становилась все непереносимей.