Чисто научное убийство - Павел Амнуэль

— Да, — сказал я, прервав речь Люкимсона на полуслове, — я сейчас приеду.

— Жду! — с преувеличенным энтузиазмом отозвался экстрасенс.

Доносчик. Теперь мне это было ясно. Мой уход потерял смысл. Я должен был уйти невиновным, иначе — зачем?

А что, собственно, он мог услышать от меня такого, чтобы сообщить в полицию? Он разбудил мою память. Точнее, не мою, хотя и мою тоже. Если я что-то и болтал, то это были сведения о том Париже, где жила Айша Ступник с короткой стрижкой, где отравленные шипы можно приобрести в любой аптеке за полсотни новых франков, и где я — тот я — был настолько безумно влюблен в эту женщину, что имел основательный мотив для убийства. Если Люкимсон сообщил в полицию о том, что его клиент приобрел в Париже отравленный шип, купив его в аптеке на Севастопольском бульваре, экстрасенса наверняка сочли шутником. Если он сообщил о том, что некий Песах Амнуэль убил некую Айшу Ступник, потому что имел с ней в Париже долгую любовную связь, а потом она ему изменила, экстрасенса просто сочли лжецом — уж кому-кому, а Роману было доподлинно известно, что в Париже я оказался впервые и провел там пять дней, и не более того. Это называется — свидетель, не заслуживающий доверия. Мало у полиции иных противоречий, чтобы добавлять к ним еще и придуманные Люкимсоном?

Как бы то ни было, я должен был знать — звонил ли этот человек в полицию, и если да, то что сказал. Ночью он освежил мою память, теперь мне предстоит освежить его.

Я влез в брюки — те, что вытащил из бельевого бака, я к ним как-то привык за последние дни, и не такие уж они были грязные, Рина наверняка спрятала брюки только для того, чтобы я не нашел футлярчик с шипами. Рубашка, босоножки — я одевался механически, обдумывая вопросы, которые стану задавать Люкимсону. Я ему, а не он мне.

Позвонили в дверь.

Я стоял, наклонившись, у обувного ящика, и мне показалось, что звон каменным блоком обрушился на спину, переломив позвоночник. Разогнуться означало — умереть. Ну, собственно, сказал я себе, ты же этого хотел. Разогнись — и умри.

Выпрямившись и оставшись, естественно, в живых, я заглянул в глазок и увидел широкую физиономию Романа Бутлера. Ну вот и все. Улики собраны, мотив обнаружен, и возможно, Роман даже поверил в параллельный мир.

Открыть?

А что остается? Роман знает, что я дома — я сам сказал ему об этом. К тому же, если он пришел за мной, то наверняка на лестнице вне моего поля зрения стоят двое полицейских, а может, и на улице дежурит кто-нибудь, приглядывая за моими окнами.

Все кончено.

Все было кончено еще вчера. Нет — гораздо раньше, когда я с удовольствием согласился подменить профессора Бар-Леви. Ах, Париж, Париж, я там никогда не был… Никогда? Здесь, в этом Париже — не был, а в том, параллельном?

Я повернул ключ, распахнул дверь и отступил назад, ожидая, что на меня набросятся сразу несколько человек. Роман вошел в салон и закрыл за собой дверь. Ключ не повернул — значит, коллеги появятся чуть позже.

— Как самочувствие? — спросил комиссар, опускаясь в кресло, будто явился на обычную беседу за чашкой кофе. А если — так и есть? Если ему ровно ничего не известно, Люкимсон не сказал ни слова, а шип из флакона просто выпал и валяется сейчас где-то в бельевой корзине?

— Ничего, — пробормотал я.

— Ничего? — подозрительно переспросил Роман, оглядывая меня, будто проводя бесконтактный обыск. — Вид у тебя бледный, ты что, не спал ночь?

Я действительно почти не спал, но какое это имело значение?

— Песах, — Роман приступил, наконец, к делу, а я присел на край дивана, будто находился не в собственной квартире, а в кабинете следователя. — Песах, ты точно уверен, что Айша Ступник не вставала со своего места во время полета?

Наверное, Люкимсон не звонил в полицию, иначе к чему Роману задавать этот вопрос, свидетельствовавший о том, что следствие за прошедшую ночь не сдвинулось с места?

— Как я могу быть уверен, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — если почти все время дремал? Я говорил тебе об этом несколько раз, почему ты спрашиваешь?

— Пытаюсь разобраться в противоречиях. Это дело состоит исключительно из противоречий, и в твоих показаниях их не меньше, чем в прочих.

Проклятый Люкимсон — он таки проговорился. Конечно, он спасал свою шкуру, чтобы не стать укрывателем убийцы.

— О каких противоречиях ты говоришь? — пробормотал я.

— Убийства не совершают без мотива, а здесь его нет в помине. Я уверен — добравшись до мотива, пойму все.

— Мотив — ревность! — заявил я, понимая, что тем самым рою себе могилу. Если Роман уже добрался до идеи альтернативной реальности, он может счесть мои слова признанием.

— Да, ревность… — протянул Роман, бросив на меня быстрый взгляд. — Проблема в том, что любовник Айши не имел ни малейшей возможности ее отравить. Да и не стал бы этого делать — безвредная, совершенно бесхребетная личность, способная максимум на скандал в общественном месте.

Это он обо мне? Несколько дней назад я бы с ним полностью согласился, но теперь-то мы оба знали, что даже бесхребетная личность может убить человека.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я только для того, чтобы не молчать.

— Получил, наконец, полное досье от французов, — сказал Роман, многозначительно посмотрев мне в глаза. — Никакой зацепки, добавил он, чтобы сбить меня с толка.

Роман думал, что я сам признаюсь и расскажу о мотиве, способе и обстоятельствах? А судья с прокурором тоже должны поверить в версию о параллельном мире? Чтобы их убедить, недостаточно флакончика с шипами и собственного признания преступника. Процесс будет тянуться годы, противоречия будут накапливаться, неужели Роман не представляет, как все это время будет жить Рина? На его месте я дал бы мне возможность…

А может, он это и делает, сидя сейчас передо мной, имея уже все улики и, тем не менее, раскрывая следственные действия, о которых не имел права говорить? Ведь я больше не помогал ему в расследовании, а скорее — наоборот…

Конечно, он пришел, чтобы дать мне понять: улик достаточно. Он пришел, чтобы дать мне шанс справиться самому. Если так, то сейчас он уйдет, сказав напоследок: «Песах, хотя у тебя болит голова, но выводы ты сделать можешь.» — Песах, сказал Роман, поднимаясь, я, собственно, заскочил на минуту, чтобы посмотреть, как ты себя чувствуешь. Если голова у тебя варит — думай. Мне нужен мотив. Будет мотив — будет решение.

Я даже не встал, чтобы проводить его до двери.

Отъезжая, я посмотрел вокруг и, конечно, не заметил ничего подозрительного. Роман вполне мог следить за мной из собственного окна — я ведь не проверял, спустился ли он к себе или отправился в управление. Его машины не было на обычном месте, но это ни о чем не говорило.

На Ибн Гвироль пришлось следить не за зеркальцем заднего вида, а за тем, чтобы какой-нибудь псих не срезал передо мной угол. Психов в Тель-Авиве всегда было больше, чем нормальных водителей. Сегодня я и себя должен был причислить к числу первых.