Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

Гитлер действительно не хотел, чтобы Германия досталась победителю целой и невредимой. В марте 1945 года он сказал Альберту Шпееру: «Если война проиграна, то и народ погибнет. И нет никакой необходимости заботиться о том, что понадобится немцам завтра для физического выживания. Наоборот, лучше уничтожить все, что есть, ибо наша нация оказалась слабее, а будущее принадлежит другой — сильной нации на Востоке. В любом случае после этой войны выживут только худшие, потому, что лучшие уже погибли»‹46›.

Подобный взгляд на вещи не должен был удивить Шпеера или любого другого представителя нацистской элиты, да и вообще любого, кто читал «Майн кампф». Логика Гитлера оставалась неизменной. Жизнь есть постоянная борьба, и «слабый» заслуживает того, чтобы умереть. Это было мировосприятие, отражающее силу, власть и способность к завоеванию, которое когда-то — когда нацисты одерживали свои первые победы — казалось удивительно привлекательным, но теперь, в дни поражения, оказавшееся абсолютно нигилистичным. Шпеер утверждает, что желание Гитлера оставить Германию в руинах привело его в ужас, но ведь оно было абсолютно предсказуемо. Гитлер ни на шаг не отступил от той картины мира, которую впервые изложил в 1924 году.

Этот момент символизирует катастрофические последствия веры в Гитлера как харизматичного вождя. Гитлер постоянно говорил о том, что никогда не допустит «повторения» 1918 года, когда немецкая армия капитулировала, находясь на чужой земле. Но то, чем закончилась Первая мировая война, казалось теперь просто образцом терпимости и человеколюбия по сравнению с финалом, который теперь рассматривал Гитлер.

Были немцы — в первую очередь те, кто непосредственно противостоял Красной Армии — которые разделяли убеждение Гитлера, что должны скорее умереть, чем принять поражение. Одним из таких людей был Рудольф Эшерих. Он служил в эскадрилье люфтваффе, базировавшейся на реке Одер в Восточной Германии. «Мы все были молодые пилоты, полные веры, горевшие желанием драться за спасение Родины — даже в безнадежной ситуации»‹47›. Он и двенадцать его товарищей вызвались осуществить операцию в стиле «камикадзе» под названием «Особая миссия свободы». Перед вылетом все они подписали письмо, в котором говорилось: «Мы добровольно жертвуем собой за нашего фюрера и нашу Родину Германию». План заключался в том, чтобы обрушить свои самолеты, несущие до пятисот килограммов бомб, на мосты через реку Одер. Но план провалился — Эшерих заблудился в густом тумане, а потом операцию отменили, поскольку Красная Армия стремительно пересекла реку.

Остается не совсем понятной мотивация этих пилотов. Эшерих говорит, что он «конечно же» не пошел бы на самоубийственный таран против союзников на Западном фронте. «На Западе были цивилизованные люди, они относились к пленным почти гуманно, и можно было ожидать, что к населению побежденной Германии тоже будут относиться более или менее прилично. Русские не такие». Когда же ему напомнили об ужасных злодеяниях, совершенных немцами на советской территории, чем и объяснялось поведение советских солдат, Эшерих сказал: «В такой ситуации не задаешь себе подобных вопросов. Перед нами были русские, превосходящие нас силой и количеством населения — в таких условиях не задаешь себе вопросов, кто первый начал и кто был неправ».

В полном соответствии с позицией Рудольфа Эшериха, на Западном фронте действительно оказалось много немцев не готовых «пожертвовать собой за фюрера, и Родину Германию». В марте 1945 года, за месяц до провалившейся операции Эшериха, Гитлер пришел в ярость, узнав, сколько немцев сдается в плен на Западном фронте. «В некоторых местах не оказывается никакого сопротивления — немедленная и быстрая сдача в плен американцам. Это бесчестье»‹48›. Следуя своим социал-дарвинистским взглядам, Гитлер объяснял готовность немцев сдаваться в плен существованием Женевской конвенции. Он заявил, что, если бы немцы всем дали понять, что «относятся к пленным безжалостно и не останавливаются перед расстрелами», то в результате и немцам менее хотелось бы оказаться в плену.

А тем временем бомбардировки союзной авиации еще более усилились. 13 февраля 1945 года произошла знаменитая бомбежка Дрездена. 2 марта 1945 года Геббельс записал в своем дневнике: «Война в воздухе в нынешней ситуации — это очень печальная история. Англо-американцы снова совершили мощные налеты на Западную и Юго-Восточную Германию, ущерб от которых и описать невозможно. Ситуация с каждым днем становится все драматичней. Нам совершенно нечем защитить себя от этой катастрофы»‹49›. Геббельс написал эти слова ровно за две недели до опустошительного налета на средневековый немецкий город Вюрцбург во Франконии. 16 марта 1945 года 226 бомбардировщиков «Ланкастер» королевских ВВС Великобритании сбросили на Вюрцбург 1000 тонн бомб — в основном зажигательных, предназначенных вызвать сплошные пожары. Было уничтожено более 80 % строений в центральной части города — пропорционально большие разрушения, чем в Дрездене. «Горел весь город, — говорит Кристел Дем, пережившая эту бомбежку, — то и дело взрывались бомбы с механизмом замедленного действия, везде ужас, крики раненых. Беспомощные люди, горящие заживо. Жуткие картины»‹50›.

Какими бы ужасными ни были последствия бомбардировок, стоит привести заключения, содержащиеся в сводке по объектам удара ВВС США, составленные после войны. «Следует отметить сознательную реакцию немецкого населения на бомбежки. Под жестким нацистским контролем оно продемонстрировало поразительную стойкость перед лицом кошмара непрерывных бомбардировок, разрушения их домов и имущества и нечеловеческих условий существования. Его моральный дух, вера в окончательную победу или приемлемый компромисс, его вера в вождей упала, но население продолжало действовать эффективно, пока это было физически возможно»‹51›.

Согласно заключению американцев, «стойкость» немецкого населения показала, что «нельзя недооценивать власть полицейского государства над людьми». Без сомнения, страх перед репрессиями со стороны режима отчасти объясняет, почему бомбардировки не привели к открытому гражданскому неповиновению. Но чувство безысходности и отсутствие альтернатив перед лицом советского наступления также сыграли свою роль.

Даже гауляйтеры — наиболее преданные сторонники Гитлера — были уже не в восторге от него к моменту их последней встречи 24 февраля. Николаус фон Белов, присутствовавший на этой встрече, сказал, что Гитлер «пытался убедить аудиторию, что лишь он один в состоянии правильно оценивать ситуацию. Но той силы убеждения, которая раньше позволяла ему загипнотизировать этот узкий круг людей, больше не было»‹52›. И все же от фон Белова ускользнул тот факт, что несколько основных сторонников фюрера еще сохраняли остатки веры в вождя. Закончив свою речь, Гитлер отправился с гауляйтерами обедать и, усевшись за стол, пустился разглагольствовать. Слушая его, гауляйтер земли Магдебург-Анхальт Рудольф Йордан почувствовал, что его подавленное состояние «улетучивается». Перед нами был «наш прежний Гитлер»‹53›.

Однако, когда Советская Армия замкнула кольцо окружения вокруг Берлина, количество тех, кто продолжал верить в Адольфа Гитлера, еще более уменьшилось. Даже в среде ближайших соратников многие не разделяли его убеждения, что вместе с гаснущим пламенем Третьего рейха следует погасить и пламя собственной жизни. Генрих Гиммлер — «верный Генрих», как называл его Гитлер, явно представлял себе жизнь после победы союзников. Этот человек, столько сделавший для полного уничтожения евреев, теперь пытался спасти некоторых из них. 5 февраля 1945-го в Швейцарию отправился эшелон, увозивший туда 1200 евреев из концентрационного лагеря Терезиенштадт в Чехословакии. Гиммлер согласился на сделку с Американским союзом ортодоксальных раввинов, согласно которой он обменивал евреев на наличные деньги — планировалось каждые две недели отправлять такой поезд. Гитлер был в ярости, когда услышал об этом и приказал Гиммлеру больше не ввязываться в подобные затеи. Но это не помешало тому 21 апреля лично встретиться с Норбертом Мазуром, эмиссаром Всемирного еврейского конгресса, чтобы обсудить передачу 1000 женщин из концентрационного лагеря Равенсбрюк. Эта встреча состоялась в доме массажиста Гиммлера, Феликса Керстена, который утверждает, что непосредственно перед встречей Гиммлер сказал ему: «Я хочу закопать топор войны между нами и евреями. Если бы я мог поступать по-своему, многое делалось бы иначе»‹55›.