Королеву играет свита - Светлана Успенская

— Где можно переночевать с дочерью? — спросила она.

— Здесь! — Милиционер с усмешкой обвел рукой грязные скамейки, где вповалку спали плохо одетые люди.

— А гостиница здесь есть? — брезгливо поморщилась Катя.

— Есть, но там нужно на лапу дать, чтобы устроили. Лучше в город ехать.

Что же делать? Катя ни на что не могла решиться. Еще утром, в Луанге, ей казалось, что Москва — это земля обетованная. А оказалось, здесь еще хуже, чем там. Не стреляют, нет… Но они здесь никому не нужны. И этот ужасный, пронизывающий насквозь холод!

— Мамочка, у меня болит живот, — внезапно бледнея, произнесла Лара. Ее шоколадная кожа посерела. Несмотря на холод, на лбу выступила испарина. — Мне плохо!

Внезапно она застонала, вздрогнула, и ее вырвало. Катя металась возле дочери, не зная, что делать. Ей казалось, что девочка умирает.

Кто-то из догадливых пассажиров сбегал за врачом, и вскоре Катя с дочкой оказались в медпункте.

— Пирожки! — безапелляционно произнесла врач, глядя на девочку, и упрекнула:

— Что ж вы, мамаша, такой гадостью ребенка кормите, кооперативными пирожками?

— Я… я не знала, что нельзя, — пролепетала Катя. — В мое время было можно.

— В ваше время, — усмехнулась врачиха. Она начала делать промывание желудка Ларе. — А теперь нельзя. И одеть надо ребенка потеплее, простудится же.

— Нам не во что, — объяснила Катя.

— Да вот в зале ожидания ларьков полно. Из-за границы прилетели, небось денег полно.

Но денег было очень, очень мало…

Все же, послушавшись совета врача. Катя прошлась вдоль анфилады приветливо сверкавших огоньками киосков. Среди коробок с презервативами, порножурналов, заколок для волос и вызывающей расцветки бюстгальтеров она присмотрела для Лары драповое ношеное пальтишко и потрепанную куртку для себя.

Потом она все же отважилась на то, о чем думала все время. С трудом нашла единственный работающий телефон-автомат, выстояла возле него длиннющую очередь, набрала номер, который помнила наизусть.

— Алло, — ответила трубка ленивым молодым, знающим себе цену голосом.

Это, наверное, была Даша. — Кто это?

— Это я, Катя…

— Какая еще Катя?

Пришлось долго объяснять, какая именно.

— Я сейчас позову маму, — недовольно проговорила Даша. Видно, ей не очень-то хотелось поддерживать родственные связи;

Наконец в трубке прозвучал знакомый грудной голос, который вспоминался ей бессонными ночами.

— Мне не хотелось беспокоить вас, но я в безвыходном положении. Мы в аэропорту, без денег, без одежды… Да еще Лара чем-то отравилась, ей плохо…

— Не знаю, как я могу помочь, — удивленно-холодно отозвалась мать. — У нас сейчас у самих очень трудное положение. Мы сами перебиваемся с хлеба на воду. А что отец? А ты не попробовала устроиться в гостиницу? У тебя, наверное, есть валюта?

Катя швырнула трубку и отошла от телефона. На что она надеялась, чего ждала, дура!

В это время Ира с удивлением прислушивалась к разговору матери.

— Мама, кто это?

— Это опять она! — с тяжелым вздохом проговорила Нина Николаевна. — Опять она приехала меня мучить.

— А где она? — спросила Ира. Между темных бровей образовывалась упрямая складка.

— В аэропорту… О Боже, я уже опаздываю на вечер в Кремлевском дворце!

Лена, одеваться мне, быстрее! крикнула она Кутьковой. И вновь тяжело вздохнула. — Не знаю, как я буду теперь выглядеть, меня так взволновал этот звонок. Надо же, сколько лет она обо мне не вспоминала, а теперь появляется в самый неподходящий момент, чтобы опять попросить денег. — Она обескураженно покачала головой. — Ирочка, ты куда, солнце мое?

— По делам! — бросила Ира, вылетая из дому в небрежно накинутой дубленке.

Нина Николаевна продолжала жаловаться, гневно сметая пылинку с отглаженного брючного костюма:

— Прямо сердце разрывается, как подумаю о ней… Все могло бы быть по-другому, если бы ее тогда у меня не отняли. И вот теперь… За что боролись, на то и напоролись! Пусть теперь сами расхлебывают!

Таксист заломил до Внукова огромную цену. Ире пришлось согласиться.

В аэропорту она тщетно выглядывала в толпе пассажиров высокую белую женщину с чернокожей девочкой лет десяти.

В медпункте сказали, что да, была у них такая Сорокина-Жасинту с больным ребенком, но с полчаса назад она забрала дочь и куда-то уехала.

— А куда, не знаете? — спросила Ира с надеждой.

— Конечно нет, — ответили ей.

В это время Катя с сонной Ларой на руках тряслась в переполненном автобусе по дороге в город. Автобус был битком набит, и потому там оказалось сравнительно тепло. В толпе не так бросалась в глаза странная парочка, одетая совсем не по сезону.

После неудачного звонка матери, сморгнув обиженные слезы, Катя принялась вновь листать записную книжку. Книжка была старая, потрепанная, хранила массу адресов давно не нужных и давно забытых людей. Затуманенный влагой взгляд внезапно наткнулся на написанный красной пастой номер и надпись с завитушками: «Аля, Москва».

— Алька! — вспомнила Катя. Это была та самая Алевтина, с которой они отбывали наказание в Мордовии. Она москвичка. Может, приютит старую приятельницу, подругу по несчастью?

Лишь тот, кто сам побывал в адских условиях зоны, может понять ее ужасное положение. Куда им, этим сытым самодовольным москвичам, зажравшимся дефицитом, погруженным в свои суетные дела…

— Алю можно?

— Аля здесь больше не живет, — удивленно задребезжал старческий голос.

— Простите! — Катя уже хотела повесить трубку. Слезы вновь защипали глаза, отчаяние накатывало волнами.

— …Алечка сейчас живет у мужа. Хотите, продиктую телефон?

— Конечно хочу!

Кажется, ей наконец-то начало везти!

— Артистка, ты? — закричала в трубку удивленная подруга. — Ты в Москве?

Откуда?

— Из Африки, — проговорила Катя, улыбаясь сквозь слезы.

— Давай дуй немедленно ко мне! Встретить у. метро тебя не могу, я с маленьким сижу, а муж на работе.

Заснеженный многоэтажный дом тепло, по-домашнему светился окнами. В подъезде нахлынули знакомые, полузабытые запахи. Она давно забыла, как пахнут дома в России — горелой капустой, кошачьей мочой, прелой картофельной шелухой и еще чем-то таким родным, узнаваемым даже через годы и расстояния.

Катя вдавила кнопку звонка. Дверь долго не открывали. В квартире слышалось приглушенное бульканье голосов, испуганно мигнул глазок, а потом створка гостеприимно распахнулась и… — на пришедших радостно уставилась бeлозубая чернокожая физиономия, приветливо сверкая голубоватыми белками глаз.