Врангель - Борис Соколов

Этот удар доконал меня. Сознание помутнело, и силы оставили меня — первый раз в жизни».

Мог ли он в этот момент думать о русском престиже и об уместности ввода английского отряда на территорию российского консульства?

Кроме того, Врангель прямо говорит о том, что отстранил генерал-лейтенанта В. П. Агапеева от должности военного агента не столько из-за халатности, проявленной в деле организации охраны Романовского, сколько из-за того, что тот допустил ввод английских войск на территорию консульства. И тут же Петр Николаевич намекает, что соответствующий приказ был издан в первую очередь затем, чтобы впредь избежать этого. Не были даже организованы поиски покушавшегося, хотя найти его было не так уж трудно. Ведь убийца хорошо ориентировался на территории консульства, что свидетельствовало о том, что он имел туда беспрепятственный вход и неоднократно бывал там. Не исключено, что те, кто подозревал Харузина в убийстве, намеренно сплавили его в Анатолию, чтобы не привлекать излишнего внимания к его персоне. Гибель Харузина устроила всех.

В мемуарах Петр Николаевич нарисовал безрадостную картину того наследства, которое оставил ему Деникин: «Неумелая финансовая политика, упорный отказ генерала Деникина от использования для привлечения иностранного капитала громадных естественных богатств юга России, несовершенство налогового аппарата приводили к тому, что вся финансовая система сводилась к печатанию денежных знаков. Однако новые и новые эмиссии не могли удовлетворить денежной потребности, беспрерывно возраставшей по мере обесценения денежных знаков бесконечными их выпусками. При отходе в Крым из четырех экспедиций заготовления государственных бумаг три были частью вывезены и бездействовали, частью погибли. Оставшаяся в Феодосии экспедиция не успевала печатать. С утерей нами всего юга России и оставления нас нашими союзниками и без того незначительные суммы, находящиеся в банках и на руках финансовых агентов главного командования за границей, не могли считаться прочно обеспеченными от захвата многочисленными кредиторами».

Врангель, в отличие от Деникина, готов был привлекать иностранный капитал — точнее, возвращать иностранным собственникам то, что у них отняли большевики. Например, в не столь далеком от Крыма Донбассе еще до Первой мировой войны преобладали французские, британские и бельгийские капиталовложения. По нынешним меркам, ничего страшного в наличии иностранного участия в экономике страны нет; наоборот, иностранные инвестиции (по крайней мере, в реальный сектор экономики) обычно только приветствуются. Это советская пропаганда, а потом перебежавший на сторону красных Слащев обвиняли Врангеля в намерении продать Россию французским и британским капиталистам. Даже Деникину в период наибольших успехов, когда его армии шли на Москву, какие иностранные компании предоставили бы кредиты под залог собственности на юге России?

У Врангеля же шансов предложить концессию иностранцам не было никаких. В Крыму не имелось сколько-нибудь привлекательных объектов для инвестиций, особенно учитывая хронический дефицит продовольствия и воды. А на остальной территории России какие-либо концессии были бы возможны только в том случае, если бы правительство Врангеля смогло выиграть Гражданскую войну и утвердиться в качестве общероссийской власти. Но такой вариант весной 1920 года не рассматривал всерьез и сам Врангель. Альтернативой могло бы стать формирование мини-государства белых на юге России в составе, допустим, Северной Таврии, Крыма, Кубани, Дона и Донбасса. Однако шансы на это были столь же призрачными, как и на то, что врангелевцы возьмут Москву. Даже если бы в какой-то момент Русская армия смогла бы занять все перечисленные территории, то удержать столь растянутый фронт для нее не было никакой возможности, хотя бы из-за ее малочисленности.

Врангель в мемуарах продолжал подводить неутешительные итоги правления Деникина: «На довольствии в армии состояло более 150 000 ртов, но из этого числа лишь около одной шестой могли почитаться боевым элементом, остальную часть составляли раненые, больные, инвалиды разных категорий, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, громадное число чинов резерва, в большинстве случаев престарелых, чинов многочисленных тыловых учреждений.

Крым местными средствами был беден и в мирное время он жил за счет богатой Северной Таврии; теперь же с населением, в значительной степени возросшим, с расстроенным долгими годами германской и гражданской войны хозяйственным аппаратом он не мог прокормить население и армию. В городах южного побережья: Севастополе, Ялте, Феодосии и Керчи, благодаря трудному подвозу с севера, хлеба уже не хватало. Цены на хлеб беспрерывно росли. Не хватало совершенно и необходимых жиров. Не было угля, и не только флот, но и железнодорожный транспорт были под угрозой.

Огромные запасы обмундирования и снаряжения были брошены на юге России, и раздетую и в значительной части безоружную армию нечем было снабжать. Винтовок было в обрез, пулеметов и орудий не хватало, почти все танки, броневые машины и аэропланы были оставлены в руках противника. Немногие сохранившиеся боевые машины не могли быть использованы за полным отсутствием бензина. Огнеприпасов, особенно артиллерийских снарядов, могло хватить лишь на короткое время.

Уцелевшие орудия нечем было запрячь. Конница осталась без лошадей, и единственной конной частью была вторая конная дивизия генерала Морозова (около 2000 шашек), входившая в состав отошедшего в Крым с севера сухим путем корпуса генерала Слащева. Кроме этого корпуса, все отошедшие в Крым войска лишились своих обозов. В бедном коневыми средствами Крыму недостаток конского состава не представлялось возможным пополнить, особенно при наступавшем времени весенних полевых работ».

Материальная разруха сопровождалась, а часто и усиливалась разложением армии. Врангель рисует удручающие картины моральной деградации:

«Войска за многомесячное беспорядочное отступление вышли из рук начальников. Пьянство, самоуправство, грабежи и даже убийства стали обычным явлением в местах стоянок большинства частей.

Развал достиг и верхов армии. Политиканствовали, интриговали, разводили недостойные дрязги и происки. Благодатная почва открывала широкое поле деятельности крупным и мелким авантюристам. Особенно шумели оставшиеся за бортом, снедаемые неудовлетворенным честолюбием, выдвинувшиеся не по заслугам генералы: бывший командующий Кавказской армией генерал Покровский, генерал Боровский, сподвижник грабительского набега генерала Мамонтова, его начальник штаба, генерал Постовский. Вокруг них собиралась шайка всевозможных проходимцев, бывших чинов многочисленных контрразведок, секретного отдела Освага и т. п.

Среди высшего командования донцов также было неблагополучно. Генерал Сидорин и генерал Келчевский, окончательно порвав с „добровольцами“, вели свою самостоятельную казачью политику, ища поддержки у „демократического“ казачества.

Генерал Слащев, бывший полновластный властитель Крыма, с переходом Ставки в Феодосию оставался во главе своего корпуса. Генерал Шиллинг был отчислен в распоряжение Главнокомандующего. Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым. Однако полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал Ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц».