Врата Афин - Конн Иггульден

– Тебя ждет флот, старина. Вы прекрасная семья. Ты действительно гордишься ими.

Ксантипп посмотрел на опечаленного друга и сказал:

– Они и твоя семья тоже. Ты ведь это знаешь?

Эпикл не смог ответить – вместе с тысячами других они побежали к ожидающим их кораблям. Но потом он похлопал Ксантиппа по спине, выразив этим жестом все свои мысли.

В порту владельцы лодок занимались тем, что доставляли экипажи на триеры. Ксантипп заметил Фемистокла, направляющегося к флагману. Вид у командующего был суровый. Как и все, он понимал, что ждет их впереди. Словно почувствовав, что Ксантипп смотрит на него, Фемистокл ухмыльнулся. Мужчины молча поприветствовали друг друга, и каждый отправился к своему кораблю.

– Знаешь, мне это даже нравится отчасти, – сказал Эпикл.

Ксантипп покачал головой:

– Пожалуйста! Пожалуйста, не гневи сегодня богов.

Эпикл усмехнулся и согласно кивнул.

Серая в утреннем свете, впереди стояла длинная триера, на которой им предстояло отправиться в бой.

– Я имел в виду, что отныне все просто и ясно. Никакой политики. Аристид собирает армию. Мы с тобой идем навстречу врагу, потому что у нас есть для этого мужество и воля. Все остальное отпадает. Меня эта простота… успокаивает.

– Ты сумасшедший, – сказал Ксантипп. – Но я рад, что ты здесь, со мной.

– Ну, похоже на то, что других друзей у тебя нет, – сказал Эпикл с улыбкой, когда Ксантипп удивленно посмотрел на него.

Глава 39

Ксеркс откинулся на длинную кушетку и с облегчением закрыл глаза, снова чувствуя под собой твердую почву. Раньше он не ценил, какая это роскошь, когда твои стены не раскачиваются беспрестанно днем и ночью. Он не мог уже вспомнить, когда в последний раз спал больше нескольких часов кряду. Поймав себя на том, что погружается в дремоту, царь сел.

Его шатер был местом покоя и тишины, отгороженным от внешнего мира. Рабы жгли благовония и ждали с подносами фруктов, собранных невесть где и доставленных неведомо откуда. Возможно, Мардоний привез их с собой в качестве подарка.

Он открыл глаза и посмотрел на командующего армиями. Мардоний носил бороду из черных локонов, скрепленных одной золотой манжетой. Борода напоминала мех выдры.

Ксеркс снова испытал волнительную дрожь, вспомнив пережитые тяготы похода. Пребывая в роскоши и безопасности дворцов, он желал испытать все это. Он не знал тогда, какие страдания несет волнующееся море, в каких мучениях и расстройствах будут проходить дни и как оставаться чистым без купален и рабов. Ксеркс вздохнул. Он не знал тогда тысячи вещей, которые знал теперь. Не знал, как часто всему флоту придется останавливаться, чтобы пополнить запасы воды. Медленное продвижение вдоль берега совсем не походило на стремительную атаку, которую он представлял себе в воображении, но в противном случае пришлось бы наблюдать, как умирают люди, по крайней мере, так ему сказали. Да, рабы-гребцы вроде бы могли выжить на скудном пропитании, но вода требовалась им каждый день, и каждый день нужно было заполнять для них бочку. И даже при этом каждый день кто-то испускал дух и тело выбрасывали за борт. Утро начиналось с избавления от трупов, которые покачивались в кильватере флота и, сброшенные с первых кораблей, проплывали мимо тех, что шли следом. Маленькие акулы набрасывались на тела и рвали, как ему говорили, словно собаки, загнавшие оленя.

Он почувствовал, что мысли разбредаются, и прочистил горло, заставив Мардония, стоявшего с почтительно опущенной головой, поднять глаза.

– Я готов выслушать твой доклад.

– Повелитель, здесь нет ничего примечательного, – начал Мардоний. – Как тебе известно, мы потеряли людей в боях в Македонии. Есть и те, кто скончался от полученных ран, – трое за последние дни. Я повесил несколько дюжин за изнасилование или кражу – это нас не ослабит.

Он колебался, раздумывая, следует ли сообщать царю о дезертирстве. Невозможно переместить сотни тысяч людей через чужую страну без того, чтобы какое-то количество человек не отстали, не потерялись, привлеченные симпатичным хозяйством, и не последовали за милым личиком, мельком увиденным на рынке. Если не считать «бессмертных», другие командиры, как прекрасно знал Мардоний, были самыми обычными людьми. Он мог бы рассказать тысячу историй о полках, марширующих в течение нескольких дней в неправильном направлении, или о потере единственной карты с указанием продовольственного склада, или о том, как один пьяный дурак перевозил жизненно важные припасы да свалился в овраг. Армии уставали и слабели, изнашивались на марше, вот в чем была правда. Однако он не думал, что молодой царь захочет об этом слышать.

– Повелитель, твоя армия стройна и сильна, она сделана из дерева и кожи. Она предана тебе, как и я. Мы будем там вместе с флотом.

Мардоний снова склонил голову, гадая, как долго ему придется терпеть дремотное настроение царя. У него болела спина и ныл палец, загноившийся от вошедшего глубоко осколка железа. Рану следовало очистить. Он чувствовал, как она пульсирует. И конечно, это была правая рука, так что он почти ничего не мог делать. Соленый пот пощипывал кожу, и утро проходило впустую.

Старый царь никогда бы не выпил в походе макового молока, как бы ни устал и как бы ни разболелся. Мардоний с трудом скрыл неприязнь, когда сын Дария снова задремал. Ксеркс не был моряком; они все быстро это узнали. Он требовал, чтобы флот и армия находились в пределах взаимной видимости, независимо от местности или условий на море. Мардоний считал, что молодой царь ответствен за потерю более сотни кораблей, когда отказался разрешить капитанам искать безопасную гавань во время шторма. И все потому, что армия не успела появиться в поле зрения! Мардоний подавил дрожь. Он все еще помнил тот марш, когда его разведчики загоняли драгоценных лошадей только для того, чтобы передать новости о флоте. В тот день он потерял немало людей, которые упали и отказались вернуться в строй. Он запятнал землю их кровью – и, по правде говоря, у него не было времени на слабость. Их жизни – как и его жизнь – принадлежали великому царю. Мардоний мог только молиться, чтобы его не выбросили за борт, но это зависело от прихоти Ксеркса и воли стихий, решивших его судьбу задолго до встречи с греками.

– Поднимется ли боевой дух войска, если я проведу смотр? – спросил Ксеркс, внезапно открыв глаза.

Мардоний изо всех сил попытался скрыть смятение, но царь не смотрел на него – он откинулся на спину и уставился на трепещущую над головой ткань,