Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Но я ни на что не соглашался! — Лицо Карла прояснилось. — Клянусь тебе, я только слушал…

— И что же ты слушал?

Кровь отхлынула от его лица. Он взирал на меня с такой ужасной смесью ошеломления и страха, что на миг я поневоле задумалась, где же совершила ошибку, как не сумела понять, что моя постоянная забота о Карле никогда не преодолеет влияние такого человека, как Колиньи. Мой сын был очень уязвим; он рано потерял отца, видел, как страдал под давлением Гизов его старший брат, и пережил многие годы войны. С тех самых пор, как он поднял плеть на Марго, я чувствовала, в нем что-то надломилось. Теперь Колиньи пользовался его слабостью, безудержным стремлением к прочному миру и борьбой за то, чтобы в нем видели короля, не зависящего от указаний своей матери.

— Чего он хочет? — спросила я. — Я не стану тебя винить, обещаю. Знаю, каково тебе сейчас; знаю, как хорошо он умеет убеждать нас поверить почти всему. Просто расскажи мне правду.

Карл теребил край плаща, украдкой поглядывая по сторонам, словно искал путь к бегству.

— Он… он… — Мой сын судорожно сглотнул и наконец выпалил: — Он хочет, чтобы я изгнал тебя из Франции! Он говорит, что ты навлечешь на нас новую беду, что ты, вполне вероятно, отравила Жанну Наваррскую и станешь вынуждать Генриха принять католическую веру. Он говорит, что, если это случится, гугеноты вынуждены будут начать войну, чтобы защитить наваррца.

Гнев закипал во мне, но я усилием воли подавила его, сохранив бесстрастный тон, будто признание Карла нисколько не застало меня врасплох.

— Он именно так и говорил?

— Да! Только мы ему не поверили. Генрих так и сказал: «Я женюсь на Марго и клянусь вам, ничто на свете не принудит меня перейти в католичество». — Карл метнулся ко мне, схватил за руки. — Прости! Колиньи попросил о встрече, и я не смог отказать. Но я знаю, что не должен был позволять ему вести при мне такие разговоры!

Я опустила взгляд на его пальцы, переплетенные с моими.

— И все же ты собирался пойти на новую встречу, — услышала я собственный голос и восхитилась своей способностью скрывать бурлящие во мне ярость и страх.

— Только чтобы ответить отказом! Я хотел сказать ему, что никогда, никогда не прогоню тебя прочь.

Я резко высвободила руки и намеренно отступила на шаг. Карл глухо вскрикнул, как будто я ударила его.

— Нет, — прошептал он, — не покидай меня! Пожалуйста, матушка, не надо! Я… я его боюсь. Он говорит, что я не должен тебя слушать, что ты сбиваешь меня с пути истинного. — Карл задрожал всем телом. — Мне так хочется верить ему, когда он говорит, что я могу стать великим королем, но он смотрит так странно, словно вовсе меня не видит. Он обещал, что поможет мне принести Франции мир и процветание, только мне кажется, что не меня он хочет вести и направлять.

Бедный мой сын! Колиньи загипнотизировал его, опутал ложью и обманом. Карл, однако, был более понятлив, чем я когда-то. Он уже почувствовал, что в глазах Колиньи является только средством для достижения цели. Колиньи не заботила судьба моего сына. Ему нужен был Генрих, его бесценный принц, наследник его покойной королевы; Генрих, который по крови своей обладал правом на престол. Колиньи хотел, чтобы Генрих Наваррский получил корону Франции. Вот почему он тогда подписал письмо Жанне, вот почему пытался сместить меня. Если бы ему удалось убрать меня со сцены, гугеноты смогли бы вести войну до тех пор, пока уже некому станет оспаривать права Генриха на трон.

— Карл, — проговорила я, тронув сына за плечо. — Ты должен пообещать, что никогда больше не станешь встречаться с этим человеком. Ты ему не дорог. Он — лжец. Он всегда был лжецом и предателем.

Губы Карла задрожали, в глазах проступили слезы.

— Обещаю, — прошептал он. — Клянусь.

— Не плачь. — Я привлекла его к себе. — Я здесь, с тобой. Я никогда не дам тебя в обиду. Никогда.

Я послала за Бираго и оставила Карла под его присмотром, а к дверям приставила стражу. Затем я вернулась в кабинет, где Лукреция уже закрыла ставни, чтобы защитить комнату от внешнего жара.

Долгое время я сидела в тишине, воскрешая в памяти прошлое.

Я снова видела Колиньи таким, каким он был на пиру в честь моей свадьбы, — серьезный юноша в белом, с удивительно красивыми глазами. Я вспоминала сумерки в Сен-Жермене, когда просила его помощи в борьбе с Гизами; ночь в Шенонсо, когда он овладел мной. Все слова, которые мы когда-либо говорили друг другу, все наши прикосновения промелькнули сейчас в моей памяти. И когда с этим было закончено, воспоминания о прошлом валялись у моих ног, словно смятые письма. На самом деле их было не так уж много, по пальцам сосчитать. Но достаточно, чтобы заполнить целую жизнь.

Наступил вечер. Лукреция, бесшумно проскользнув в кабинет, зажгла свечи и спросила, буду ли я ужинать. Нынче вечером не ожидалось никаких официальных приемов, а потому я велела накрыть стол в моих покоях, но почти не притронулась к еде. Лукреция с беспокойством осведомилась, не нужно ли мне что-нибудь еще.

— Да, — сказала я. — Передай Генриху, что мне надо с ним поговорить.

Вскоре Генрих явился — в просторных алого цвета панталонах и рубахе с распущенными завязками, из-под которой виднелись темные завитки на его скульптурно вылепленной груди. Волосы ниспадали на плечи, словно черная грива, глаза блестели от выпитого за ужином вина, и этим он живо напомнил мне своего деда Франциска.

— Здесь жарко, как в аду, — заявил он. — Найдется у тебя лента?

Я отстегнула с рукава полоску кружев, и Генрих, с беспечным видом направившись к столу, на ходу стянул волосы на затылке. Длинными тонкими пальцами он ухватил ломтик мяса с блюда с остатками жареного фазана.

— Марго просто невыносима. Я пригласил ее сегодня отужинать со мной, а она сообщила, что у нее болит голова. Она что же, держит меня за дурачка? У нее в жизни не бывало головной боли. Просто ей сейчас хочется сидеть в своих покоях и хандрить.

Генрих взял хрустальный графин и налил в кубок вина. Затем выпил, не сводя с меня глаз.

— Итак?

И тогда я спокойно, без малейшего гнева рассказала обо всем, что обнаружила.

— Бог ты мой, какая изощренная интрига, — вздохнул Генрих, когда я умолкла.

Я шевельнулась в кресле.

— Он исполнен решимости уничтожить всех нас, чтобы…

— Натравить на нас еретических демонов, — усмехнулся Генрих. — Что ж, поскольку Карл не пришел на нынешнюю встречу, надо полагать, Колиньи это послужило предостережением.

— Пока да, однако этого недостаточно. Он изыщет другой способ. Как всегда.

Я расстегнула плоеный воротник и отшвырнула прочь. Генрих прав: в кабинете ужасная духота. Мне хотелось распахнуть окно, однако мои покои располагались на втором этаже, как раз над садами, и я опасалась, как бы нас не подслушал кто-нибудь из придворных: они часто укрывались в темноте, дабы плести интриги или предаваться плотским утехам.