Вдребезги - Ольга Покровская

– А вы, я смотрю, – осклабился усач, – переживаете за эту парочку, прямо как за родных детей.

– Нет, – коротко качнул головой Карл. – Скорее как за живое доказательство наделанных мной врачебных ошибок. Профессиональная гордость требует, чтобы я исправил их, пока не поздно.

– Вот оно что, – присвистнул полицейский.

Джип, взрывая из-под колес фонтанчики песка, мчался дальше. Карл разглядел сквозь запыленное окно мелькнувший справа крохотный оазис – несколько высоких деревьев и даже небольшую лужицу воды между ними, и вдруг крикнул отрывисто водителю:

– Стой! Тормози!

– Что такое? – оглянулся на него полицейский.

– Вон там! – бросил Карл, указав пальцем в окно.

Под раскидистой парротией он, кажется, разглядел какое-то движение.

Джип, зафырчав, остановился. Вслед за ним заглушили моторы и еще две машины двигавшегося за ними кортежа – полицейский фургончик и «Скорая». Карл выпрыгнул на песок первым. Тут же поморщился от жары и набросил на голову выданный ему сердобольным полицейским белый платок. По осыпающемуся под ногами песку он двинулся вперед, прищурившись, всматривался в двоящееся перед глазами рыжее солнечное видение и, наконец, действительно разглядел внизу, под парротией, две странные, сплетенные фигуры.

– Сюда! – скомандовал он, обернувшись, и, убедившись, что помощь следует за ним, пошел дальше.

И лишь оказавшись в двадцати шагах, увидел. Они сидели в негустой тени дерева. Вернее, сидел Беркант – или то, что осталось от него. Карлу невероятным показалось, что человек, еще несколько дней назад представший перед ним находящимся на грани умопомешательства, но все же молодым, сильным, тридцатипятилетним, теперь напоминал глубокого старика. Совершенно седой, с трясущимися руками, с обожженным солнцем лицом, он бережно прижимал к себе распростертую на земле Софию, держа ее голову на коленях, баюкал, нашептывал что-то.

Софию Карл не видел несколько месяцев, и ее вид поразил Карла еще больше. Истощенная, жилистая, утратившая, кажется, все признаки, свойственные женскому полу, она бессвязно бормотала что-то и испуганно жалась к Берканту.

– Боренька… Боренька, как хорошо, что ты снова со мной, – расслышал Карл.

– Она все же не убила его, – пробормотал Карл, ни к кому не обращаясь. – Светлая сторона победила.

Полицейский с интересом покосился на него и спросил деловито:

– А что, собственно, здесь произошло? Что мне записать в протоколе?

И Карл, подумав с минуту, ответил:

– Пишите, что двое людей заблудились в пустыне. Обречены были погибнуть. Но каким-то чудом умудрились встретиться и помочь друг другу. Спасти…

Полицейский усмехнулся в усы и сделал какие-то пометки в блокноте.

Беркант, видимо, измученный жарой и палящим солнцем, не сразу осознал, что видит перед собой реальных людей – не морок, не галлюцинацию. Он медленно поднял голову и, щуря слезящиеся глаза, непонимающе уставился на Карла. Перевел взгляд на спешащих за ним медиков и полицейских, затем взглянул на лежащую с полузакрытыми глазами Софию и вдруг сказал негромко:

– Только осторожнее. Не напугайте ее, она очень слаба.

– Хорошо, – заверил его Карл. – Никто ее не потревожит, не беспокойтесь. – А затем добавил, обращаясь к подоспевшему марокканскому врачу: – Коллега, я вас прошу, как можно деликатнее. И, пожалуйста, не разделяйте их. Может быть, это единственное, чем им еще можно помочь.

* * *

Настанет время, когда мы не вспомним ни того, кого обидели мы, ни того, кто обидел нас. Ни грехов наших, ни страстей наших, ни тайн наших – ничего не останется. Все уйдет, все канет в Лету, как будто и не чувствовалось вовсе, не было, прошло и забылось, как чужой сон. Припорошенная сединой старость останется нам, а вместе с ней – равнодушие и уныние, и привкус приближающегося небытия станет нашей сущностью.

Кто кого любил? Кто кого предал и бросил в одиночестве на растерзание долгим годам? Разве будет это иметь значение?

И ты, и я, и все мы, и самые талантливые из нас, и самые стойкие, и самые великодушные, мы все окажемся в лапах этого зверя. И не сбежать нам, мы все заложники этого проклятого будущего. Мы уже там, мы порабощены им, как бы ни манили нас ветер и пустота чужих крыш и чистота и легкость свободы. Не уйти нам туда. Мы – обычные. мы – такие, как все, не самоубийцы, избавляющиеся от боли раз и навсегда. Мы – те, кто вынужден стареть и изо дня в день нести этот груз – груз потерь, смерти любимых, призраков прошлого, нелюбви и предательства. Груз больных, давно ненужных воспоминаний, ощущения молодости в постепенно увядающем теле.

Стареющие мальчики и девочки, чьи чувства обречены на забвение, обязанные улыбаться и двигаться в такт, эй, где вы? Где глаза ваши, где мысли ваши, где прощение и последнее «прости» ваше? Неужели ничего не осталось, забылся и первый поцелуй, и глаза цвета вод Босфора, и запах любимого, этот запах, который, как вы полагали, вы не забудете никогда? Где покаяние ваше, бессмертные клятвы ваши, дрожащие прикосновения ваши и жар ваших сердец? Где окровавленные черные слезы ваших истомившихся по любви душ, бесплодная ваша тоска и боль от обид?.. Где вы, где?..

Забвение удел наш, чистота небес и пустота – дом наш. И ничего более.

Ничего.