Добрый волк - Александр Содерберг

Он огляделся – ничто не предвещало опасности. В лучшие годы в подобной ситуации Томми предался бы эротическим фантазиям. Сидел бы, смотрел на женщин и представлял, как берет их в разных позах, преимущественно сзади. Но те времена остались далеко позади.

Пакистанцы повернулись к нему и стали взахлеб рассказывать об американце, выдумавшем в шестидесятые годы какой-то шахматный прием. Янссон пялился на них, ничего не понимая. Эти двое улыбались: думали, он такой же чокнутый на почве шахмат, как и они. Но Томми таким не был и поэтому не улыбнулся в ответ. Он встал и пошел домой. Свернул с площади в знакомый квартал – рабочее гетто, застроенное двух– и трехэтажными домами.

Вот и его «двушка», в доме за автомастерской, где никогда не выключают стереомагнитофон. Нервный джаз семидесятых – музыка, под которую с некоторых пор проходит жизнь Янссона. На кухне фотографии Моники и девочек. Томми открыл холодильник и достал упаковку пива. Шесть банок. Время от времени звуки джаза перебивал пневматический гайковерт, которым откручивали или закручивали колесные болты.

Томми сел на диван, взял пульт и включил телевизор. Откинулся на спинку, приложив ко лбу холодную банку. Экран замигал, а потом Янссон увидел боксерский ринг и разгоряченную публику. Рестлинг. Какой-то американский канал, доступный благодаря параболической антенне.

На ринге – Большой Самоанец, волосатая горилла с татуировкой на всю морду, валтузит жилистого парня в клетчатой рубахе с короткими рукавами. У клетчатого на голове бандана. Он похож на шофера-дальнобойщика и делает вид, что ему больно. Визжит, скачет по рингу. Забивается в угол, где его настигает «горилла». Волосатый хватает беднягу обеими руками, поднимает его и бросает через канат. Публика неистовствует.

Томми открывает пиво. Опустошает банку в четыре глотка. Рыгает – коротко и громко. Откидывается в кресле, тянется за второй банкой… С ней он разделывается в пять глотков, и отрыжка получается не такая звучная. Достает из упаковки третью, потягивает не спеша. Закрывает глаза… «Дальнобойщик» скачет уже за пределами ринга. Самоанец гонится за ним, кричит, бьет себя в грудь. Янссон болеет за «дальнобойщика» – тот простой парень, и к тому же белый.

Таким было последнее шоу в его жизни. Толстая веревка – около сантиметра в диаметре – затянулась вокруг его шеи. Томми успел просунуть в петлю два пальца, но это его не спасло. Мужчина за его спиной был силен и уперся ногой в диван. Он крепко держал веревку, у Янссона не было шансов.

Потом перед ним встал Эдди Боман.

– Эдди, какого черта?..

Крики беснующейся на телеэкране публики, джаз и пневмогайковерт из автомастерской слились в один сплошной гул. Гудело все тело Томми. Но еще невыносимее было отчаяние – он не хотел умирать.

– За мной Майлз, – сказал Боман. – Убери пальцы, это не слишком умно. В твоих интересах поскорее покончить со всем этим. Выдохни.

– Ты жалкий ссыкун, Эдди, – прохрипел Янссон. – Оба вы жалкие ссыкуны.

Веревка резала пальцы и горло. Лицо Томми налилось кровью, глаза выкатились из орбит. Но ни Эдди, ни Майлз ничего этого будто не замечали. Они ничего не объясняли, не перечисляли его преступлений, не выказывали ненависти. Они пришли лишь за тем, чтобы убить его.

– Мы могли бы договориться, – хрипел Томми. – У меня есть деньги…

Они не слушали. Боман разглядывал фотографии на стене. Сорвал свою, Майлза и Софии. На Янссона он старался не смотреть.

И тут Томми стало ясно, что все кончено.

Кончено то, что началось много лет назад, когда он выбрал эту дорогу, стал убивать и совершенно слетел с катушек. Он думал, что после этого с ним станут считаться, зауважают. И ошибся, потому что как был, так и остался никем. Скорее наоборот – каждая смерть делала его ничтожнее и мельче, пока он в конце концов не исчез совсем. Томми испарялся. А сейчас он умрет, такой одинокий и невидимый. И никто этого не заметит.

Это не та мысль, с которой комфортно умирать.

Веревка натянулась, как будто Эдди и Майлз собирались отрезать Янссону голову вместе с пальцами.

Что, если Томми ошибался с самого начала, когда решил, что может распоряжаться чужими жизнями? Тогда все было иначе, и он, конечно, не предполагал, что когда-нибудь будет сидеть вот так…

Фотографий Моники и девочек он уже не видел. Перед глазами у него стоял сплошной туман. Но не забытье – спасение, защитная реакция. Слишком невыносимым было для Янссона осознание тотального поражения. Чем меньше кислорода получал мозг, тем сильнее было отчаяние Томми.

Наконец его поглотила темнота. Но он все равно неистовствовал. В голове его звучали самые страшные проклятья, хотя наружу не вырывалось ни звука. Это Янссон созерцал свою темную душу.

Так он и умер. Ненависть и ощущение собственного бессилия – вот что испытал Томми перед тем, как низвергнуться в пекло преисподней.

* * *

Ингмарссон отпустил веревку, и голова Янссона упала.

Эдди и Майлз посмотрели на труп на диване. Подбородок Томми упирался в грудь, мышцы лица были расслаблены, глаза открыты. Живот под залитой пивом футболкой перекосился влево. Ноги под столом согнулись под неестественным углом.

– Надо закончить, – сказал Майлз, опуская тело Янссона на пол рядом с диваном.

Боман принес ему из кухни молоток и сел рядом с плоскогубцами в руках.

Между тем в матче по телевизору наметился перелом. Большой Самоанец метался по рингу, совершенно обессилевший и как будто потерявший ориентацию. В то время как «дальнобойщик» оправился и, набросившись на противника, опробовал на нем прием «бостонский краб». Лицо Самоанца выражало нечеловеческие страдания.

Майлз с интересом следил за поединком, одновременно выбивая Томми зубы кухонным молотком. Последнее требовало немалой сноровки. Кровь потоками стекала у Ингмарссона между пальцев. Некоторые зубы выбить не удавалось, и их приходилось вырезать ножом.

Эдди щипцами отламывал Янссону верхние фаланги пальцев. Они падали, отскакивали от пола, и он собирал их, пересчитывал и клал в пластиковый пакет вместе с окровавленными зубами.

Управившись, Ингмарссон с Боманом подняли тяжелое тело и перетащили его в ванну, наполненную перед этим крупной солью. Они тщательно зарыли Томми в соль, позаботившись, чтобы ни малейшей части тела не осталось на поверхности.

Потом они убрали в гостиной, протерли пол и замели следы. На экране Большой Самоанец просил пощады.

Эдди вытащил семейные фотографии из рамок и сжег их в пепельнице. Эмили, Ванесса и Моника плавились, превращаясь в пепел, вместе с молодым, уверенным в себе Томми. Потом дошла очередь до Софии, Майлза и самого Эдди.

На экране Самоанец вопил от боли, колотил по полу огромной ладонью, а «дальнобойщик» тянул его за ногу. Потом откуда ни возьмись на ринг выскочила группа апачей.

Боман выключил телевизор.