Ты следующий - Любомир Левчев

А я на него не пошел. Это произошло случайно и не было демонстрацией с моей стороны, так что я вряд ли могу похвастаться прозорливостью. Но когда я узнал, что там произошло, я горячо возблагодарил судьбу за то, что она меня оградила. Валери Петров, Христо Нанев, Марко Ганчев, Гочо Гочев, Благой Димитров (никого не пропустил?..) воздержались от голосования за резолюцию с осуждением Солженицына под тем предлогом, что не читали его произведений. Это было воспринято и как подвиг, и как наглый вызов. Немедля созвали партийное собрание — чтобы их заклеймить. Уж его-то я проигнорировал сознательно. Результат моего двукратного отсутствия не заставил себя ждать. В моем архиве сохранилось письмо партийного секретаря Ивана Аржентинского, который вызывал меня для дачи объяснений. В тот момент я был членом ЦК БКП, так что никакой секретарь первичной партийной организации не имел права вызывать меня к себе. Я догадывался, что инициатива исходит не от бедного бая Ивана. Одновременно меня посетил незнакомец, который представился моим почитателем, а по совместительству — сотрудником госбезопасности. В качестве «сотрудника» он, мол, слышал о том, что «высочайшее» начальство ужасно недовольно и даже разозлено моим двукратным отсутствием. А в качестве «почитателя моей поэзии» незнакомец посоветовал мне немедленно обозначить свою позицию по вопросу о Солженицыне.

По таким «деликатным» партийным вопросам мне было не у кого спросить совета, кроме как у себя самого. Я решил не давать объяснений баю Ивану, а использовать банальную статью в газете «Народная культура», чтобы раскритиковать Солженицына. Критика любит краткость. Достаточно одного предложения. И все! Но именно эта статейка и именно это предложение дали Джери повод написать мне открытое писмо. Когда я прочитал его в Бюллетене БТА с антиболгарской пропагандой, на экране моего сознания каким-то биологическим чудом возник образ смеющегося Джери. А потом полезли мелкие неточности: мол, я езжу на «чайке», которая и есть мой катафалк. Ах, Джери, какую обиду ты мне нанес. Ведь я ездил на «мерседесе». После этой глупой подробности было упомянуто партсобрание. Кто-то нарочно снабжает Джери неверной информацией, подумал я. Вот, например, он пишет о какой-то моей попытке самоубийства. Естественно, такой попытки не было. И если однажды я решусь на подобное, это точно будет не просто попытка. В письме были и совсем уж загадочные фразы. А попадались и такие, которые прямо-таки «толкали» на то, чтобы ответить на них эффектно. Я настолько отстал от жизни, что воображал, будто Джери вынудили написать это письмо, чтобы понять, до какой степени он искренен в своем антикоммунизме. А ну-ка давай застрели своего друга, чтобы мы тебе поверили. Да, конечно, это была логика сериала «На каждом километре». Но ведь и он и я были частью коллективного «мы» из этого фильма. Сразу же после 10 ноября 1989 года иностранные журналисты стали обращаться ко мне с вопросом, не передал ли мне Джери Марков в этом своем послании какую-нибудь секретную информацию? Боже мой, что только не приходит людям в голову!

Я удивлялся и до сих пор удивляюсь тому, что это яростное письмо Джери не породило во мне ненависть. Разве что печаль?

Тогда, 9 апреля 1974 года, мне казалось, что Джери хочет получить ответ. И я тоже написал письмо. И даже подписал конверт. Но в последний момент решил, что мне следует сообщить об этом шаге в ЦК, чтобы потом у меня не было неприятностей. Я попросил встречи у Тодора Живкова. Мне сказали, что меня уже ждут.

Тодор Живков встретил меня очень сдержанно, как будто его предупредила интуиция. Когда я спросил, знает ли он о письме Георгия Маркова, он лишь кивнул. А когда я сказал, что уже написал ответ, коротко бросил:

— Не надо ему отвечать!

— Почему?

— Они хотят вовлечь тебя в дискуссию. Хотят, чтобы этот случай получил огласку. Не отвечай!

Вернувшись в Национальный совет Отечественного фронта, я рухнул на стул — и вдруг заметил, что на письменном столе уже нет конверта с моим ответом. Я вызвал секретаршу:

— Где письмо, которое здесь лежало?!

— А я его отправила, — с невинным видом ответила та.

Я не хочу описывать несколько последующих сцен. Неужели письмо и правда было отправлено? А получено ли? Мне не дано было этого узнать. Возможно, оно лежит сейчас в тайных архивах тайной истории, для которой наша человеческая смерть не имеет ровным счетом никакого значения.

Годы пролетали так быстро, что мы не в силах были обуздать их. И вот уже на меня обрушилось известие о смерти Джери. Я долго не мог осознать случившееся. И впервые испытал чувство уязвленности, огорчения и обиды на него. Как он мог вот так исчезнуть и положить всему конец?! Я жил со странной уверенностью, что мы еще непременно встретимся. Моя фантазия сочиняла самые разные сценарии этой будущей встречи. Но все они походили на пьесу, которую мы намеревались разыграть перед горящим камином в «Рабисе». Я чувствовал себя коварно ограбленным. С этого момента вся ложь и все обманы будут только беспрепятственно множиться. Все тайны канут в Лету. Да, слово «коварство» — самое точное определение для того, что нам известно и неизвестно, что рассказывается и не рассказывается о кончине Георгия Маркова.

7 сентября 1978 года вечером на мосту Ватерлоо (!) таинственный человек в темных очках ранит писателя Георгия Маркова отравленной пулей, выпущенной из зонтика… Зонтик! Это предмет, который Джери постоянно держал при себе (не столько ради элегантности, сколько для того, чтобы беречь свое драгоценное здоровье), — и вдруг он выстрелил!

Даже английская домохозяйка могла бы сказать: я не верю в версию о стреляющем зонте. Что это за болгары, которые и обычный-то зонтик не могут изготовить, а тут вдруг придумывают такой сложный механизм, находят неизвестный яд рицин и отливают пулю из платинового сплава? И для чего? Чтобы убить какого-то своего диссидента? Так в Лондоне за пять гиней можно отыскать бродягу, который сделает то же самое, используя обыкновенный кирпич.

У меня же не было права отбросить версию убийства из стреляющего зонтика только потому, что она выглядела сумасшедшей, трудоемкой и дорогой. К фантазии тайных служб вряд ли применимы здравые человеческие соображения. И я поймал себя на мысли, что начал нечто вроде собственного расследования.

Прошло совсем немного времени со дня трагической гибели Джери, а я уже отправился в Лондон с «частным визитом». Мне надо было увидеться (и я увиделся!) с Генри Муром. Естественно, мы встретились и с Петром Увалиевым. По традиции, мы много болтали. Вечером остроумный и веселый аристократ повел меня в достаточно дорогой ресторан в его районе. С нами был и живший тогда в Лондоне Саша Бешков. Прежде чем отпить первый глоток вина, я задал мучивший меня вопрос:

— Пьер, кто убил Джери Маркова?

Увалиев глубоко вздохнул и стрельнул в меня своим лазерным взглядом.

— Джери сам себя убил! — был его ответ.

Я невежливо рассмеялся:

— Дорогой Пьер, я был одним из самых близких друзей Джери. Я отлично его знаю. Если есть невозможная версия его смерти, так это как раз версия о самоубийстве. Знаешь, какую зверскую жажду жизни подарил ему туберкулез?