Охотники за голосами - Роман Романов

– Смотри, смотри, пацанчик с района малолетку разводит…

Сашка повернул голову. Буквально в трех шагах от них подросток лет тринадцати-четырнадцати, встав спиной к улице, почти прижал к стене девчонку лет десяти, то посулами, то угрозами что-то выпрашивая у нее. Кучерявый чернявый мальчишка, судя по повадкам и нахрапистости в голосе и жестах, был парнягой прожженным и уверенным в себе. Тоненькая синеглазая девочка в длинном бесформенном, но, похоже, новом – в честь праздника – ситцевом платье, с ярко-синей ленточке в туго заплетенной русой косе, выглядела растерянной. Кобылкин вслушался, слегка наклонив голову в их сторону.

– …Я тебе говорю, что отдам! Поняла?

– Не дам…

– Да вот же мастерская, дура. Я тебе за одну минуточку починю, вернусь и отдам, дура, дура!

– Бабушка велела никому-никому не отдавать…

– Да все равно не пустят тебя к царевичу! Сашка, ты чего такая глупая. А потом придешь ко мне в мастерскую, я с тебя деньги затребую, а у тебя нету, и у бабки твоей нету, и отца у тебя нету и деда у твоей бабки нету, а так я за бесплатно сделаю! Давай, – чернявый протянул к Сашке раскрытую ладонь.

– Пу-у-устят, Яшка! – уверенно сказала девочка. – Бабушка сказала, что царевич дите точно допустит к себе сразу!

– Да кто же царевичу сломанную вещь в подарок преподносит! За это тебя жандармы высекут, как пить дать, высекут!

Девочка замялась, глаза ее наполнили слезы. Чернявый нащупал слабое место и уже не отпускал:

– Позор на весь ваш род, один раз в жизни царевича увидеть, и негодный товар подсунуть, у тебя бабка из ума выжила!

– Ну, давай вместе зайдем в мастерскую к тебе, ты сделаешь и сразу мне отдашь, а я зато скажу Царевичу Миколаю, что Яшка ремонтировал, – Яшка – знатный мастер! – нашлась девочка.

– Не-е-е, Сашка, отец велел не пускать никого, там даже собака большучая привязана, даже темно, даже меня убьют, если кого приведу, – врал на ходу чернявый. – Ну, давай, а то скоро царевич поедет, слышишь? Давай!

Девочка нерешительно убрала из-за спины руку и, разжав пальцы медленно поднесла ее к Яшке.

Глядевшего завороженным взглядом на эту сцену Кобылкина привел в чувство резкий окрик Круглого:

– Э-э-э, щегол! Ты, блин, ну-ка руки убрал от нее! Мудило малолетнее!

Яшка отдернул руку и посмотрел на Круглого испуганным взглядом застигнутого врасплох на месте преступления.

– Тебе, тебе говорю, сопля зеленая! Отошел от девчонки!

В эту секунду Яшка схватил ажурную, с замысловатыми вензелями, камушками и желто-белыми вставками металлическую коробочку и рванул за угол. Женька мгновенно вскочил и бросился следом, крикнув брату, чтоб подождал. Сашка растерялся. Ему надо было бежать за братом, но совесть требовала подойти к ребенку.

– Ты как? Расстроилась? – Кобылкин заглянул в ее мокрые от слез глаза, чувствуя, как что-то тревожное и непонятное разливается в нем – Что это за вещичку он у тебя отобрал? Счас мой брат его догонит, отберет и вернет ее тебе. Не плачь, малая!

– Это часики, часики для царевича Николая! Бабушка сказала передать ему, хоть они сломанные. Сказала непременно передать… Что я ей теперь скажу?

Девочка залилась слезами и пошла в противоположном направлении. Тут с площади донесся гром оркестра и к ней со всех сторон повалил народ. Кобылкин, испытывая к девочке какое-то смутное чувство, будто к давней знакомой, будто он ее давным-давно уже видел, метался между тем, чтобы пойти за ней и тревогой за невозвращающегося брата. «Часы для царевича Николая!» Часы! Надо расспросить девочку, но маленькая Саша исчезла в потоках людей, а брат не возвращался. Он решил, что девочку они обязательно найдут, не такой уж большой город, а вот Круглого надо разыскать срочно. Кобылкин рванул за угол с огромной надеждой, что Женька догнал чернявого и забрал у него часы.

Чернявый

Кобылкин свернул за угол дома, куда побежал Круглый, и быстрым шагом пошел по проулку к подножию одного из холмов Томска – Юрточной горе. «Там же как раз могила Александра Первого, вернее, Федора Кузьмича, на горе, в ограде Алексеевского монастыря. Туда тоже надо бы заглянуть», – на ходу подумал Сашка, внимательно осматриваясь по сторонам и заглядывая за редкие деревянные ворота и заборы. Женьки нигде не было. Когда он дошел почти до подножия горы, справа, в огромных лопухах под почерневшим воротным столбом и навалившейся на него раскидистой черемухой, за которыми стоял совсем уж старый, мрачный, как избушка на курьих ножках, двухэтажный дом, мелькнул черный сапог. Сердце Кобылкина ухнуло куда-то вниз и с языка сорвалось: «Етит твою за ногу! Круглый!» Сашка бросился в лопухи. На животе, неестественно подвернув руку, валялся Женька. Сашка, как во сне, не чувствуя ног, с провалившимся куда-то и не возвращающимся на место сердцем, бросился к нему, перевернул, увидел слева чуть выше виска глубокую ссадину и уже загустевшую, местами спекшуюся кровь. Яркие пятна крови на пыльном лопухе и траве вернули Кобылкина в реальность. Он быстро огляделся, потом осмотрел траву вокруг, дотянулся и, не выпуская из другой руки Женькину голову, сорвал несколько листиков подорожника. Со злостью пнул ногой сучковатый полутораметровый дрын, которым, по всей видимости, и «угостили» Круглого. Затем приподнял брата и чуть оттащил его под шатер черемухи, чтобы не привлекать внимание с улицы. Рассмотрел ссадину, пощупал пульс, улыбнулся и наложил на рану подорожник.

Минут через десять Женька негромко застонал, потянулся рукой к голове и открыл глаза.

– Тю-у, навалял тебе, Евген, древний гопник по самое не балуй, – попытался первым делом развеселить брата Кобылкин, – Ничего-ничего, ты его так напугал, что он приходил, извинялся, выпить предлагал и побежал за «неотложкой».

– Не, ну почему вот звездюлей получать, так нету Кобылкина, а как «выпить принесут», так он с наглой харей тут как тут, и еще язвит, – ответил Женька, с кряхтением перемещаясь в сидячее положение.

– Кто тебя так? Часы-то успел забрать?

– Какие часы? А-а-а, это часики были, не-е-е-е, кто-то огрел, пока я с ним педагогикой занимался. Ой, е-мае, это вон той дрыной, что ли, меня? – удивился Женька, ощупывая голову. – Видишь, какой я крепкий. Спасибо тебе, Кобылкин, что втянул меня в это дело, спасибо родному городу за теплый прием, – беззлобно и даже с улыбкой ворчал Женька, радуясь в душе, что брат рядом, череп цел и кровь из-под подорожника не течет.

– Расскажи, как было все, подробно, только не растягивай, и не забудь ничего, – попросил Кобылкин. – Надо отсюда выходить поскорее.

– Ну, чего рассказывать… Я побежал за ним. Вот тут, у ворот, догнал и схватил за шкирку. Эх, надо было дать подзатыльник и отобрать шкатулочку… Развернул его, держу за рубаху, а он так смотрит на меня с ужасом. Говорю: «Гони, что забрал у девчонки, пока поджопников не навалял!» А он мне: «Дядечка, прости, дядечка, прости, где-то выронил, пока бежал, испужался я, дядечка!» А сам, сучонок, руку за спиной держит. Тут голос детский в-о-о-н оттуда, другой пацанчик, тоже чернявенький, только мелкий: «Янкель! Янкель!» Я пока посмотрел на второго, а этот чуть из рубашки не выскочил, верткий, как змея. В последний момент успел схватить. Поднял его за грудки и спиной к столбику, требую, значит, отдать вещичку, а сам уже думаю: «Чего я с ним вожусь, сейчас руку выверну да заберу». Но только я не додумал – звон в башке, и ничего не помню, блин. Сзади откуда-то… Найдем, брат, козла? Мы ж никогда безнаказанно битыми не уходили? А-а-а, погоди, часы-то чего? А что девчонка там про Царевича говорила? Погоди, погоди, Саня! Это ж…