Одна женщина и много мужчин - Мария Жукова-Гладкова

– Маринка знала, что все так и будет? И согласилась уволиться? – подала голос я.

Шубаков кивнул.

Маринка опасалась, что я вскоре замечу… что-нибудь, и сама заявила Кондрату, что должна уйти из фирмы. И ее очень мучила совесть. В отношении меня. А шубаковские, в свою очередь, опасались, что она не выдержит и во всем мне признается. Распишет в ярких красках. Разве можно полагаться на наркоманку? Да, на каком-то этапе их можно очень выгодно использовать – но ни в коем случае нельзя упускать момент, когда… следует принять кардинальные меры. Необходимо было что-то быстро делать. Хотя Маринка и зависела от дозы и от Кондрата, который поставлял ей наркотики, она была очень привязана ко мне – и она, должен был признать Мишаня, отдавала себе отчет в том, что она наркоманка. Громова еще не была «в системе», то есть на таком этапе, когда очередная доза наркотика требуется постоянно, без нее наступает ломка, приносящая страшные муки. Но Маринка уже вплотную подошла к этой фазе. Она считала, что я помогу ей соскочить с иглы. На кого еще она могла рассчитывать? В общем…

– Неужели тебе ее не жалко?! – закричала я.

– Жалко, – сказал Шубаков. – Но материальные вопросы, Саша, для меня гораздо важнее всех личных эмоций, страстей, амбиций. Я – деловой человек. Ты должна это понимать. Иначе не следует соваться в бизнес. В особенности русский. В особенности в наше время.

– А от Люси тебе что надо? Теперь решил обработать мою новую секретаршу?

Шубаков серьезно посмотрел на меня и заявил, что Люсю он просто проверял. И ее не купишь – о чем мне самой известно. Она ведь со мной сразу же связалась и все выложила. Шубаков удивлялся, почему мне так преданы сотрудники, и повторил, что не сомневается: еще чуть-чуть – и Маринка бы мне все рассказала.

Я молчала.

– Значит, и Люсю хотел на иглу посадить? – прошипел Виталий Сергеевич, обращаясь к Шубакову.

Мишаня рассмеялся. Люся – медсестра по образованию, напомнил он. И сколько лет в психушке оттрубила? Насмотрелась там на разных красавчиков. Мишаня решил, что если и можно заставить ее работать на себя, то только за деньги. Оказалось – нельзя. Это вызвало у Шубакова уважение. У меня тоже.

– Почему ты держишь помощника-наркомана? – спросила я. – Я имею в виду Кондрата. Тоже до поры до времени? Пока можно его выгодно использовать? Смотри, не упусти момент, – не могла не съехидничать я.

– Леха не употребляет наркотики.

– Я сама видела у него следы уколов на локтевом сгибе.

Шубаков опять изобразил свою фирменную ухмылочку, при которой его и так узкие глаза превращались в щелочки.

– Конспигация, матушка, конспигация, – заявил он, привычно пародируя вождя мирового пролетариата. – Для себя Кондрат всегда держит безобидный физраствор – в тех случаях, когда совершенно необходимо показать, что он и сам ширяется, а вот для клиентов…

– Только, пожалуйста, оставьте в покое мою сестру! – сказала я. – Еще раз увижу Кондрата рядом с ней – за себя не отвечаю.

Шубаков заметил, что Светка до Кондрата уже не один раз пробовала наркотики, и повторил, что не Кондрат виновен в том, что мои сестра и секретарша сели на иглу. Он просто… ускорил процесс с Маринкой.

– А теперь собирается со Светкой? Оставьте ее в покое!

– Хорошо, – согласился Мишаня. – Тем более что теперь в этом нет смысла. Мы же, кажется, обо всем договорились?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть ему в ответ. Если я хочу спокойно работать дальше, поставлять в Россию аудио– и видеотехнику и торговать ею, я вынуждена иногда прогибаться, чтобы подстроиться под тех, с кем приходится иметь дело.

– Михаил, – обратился к Шубакову Виталий Сергеевич, – вы что, настолько нам не доверяете, что попытались чуть ли не все Сашино окружение посадить на иглу? Марину, теперь вот Светлану? Да вы вообще что делаете-то?!

Шубаков посмотрел на начальника службы безопасности, потом на меня и поинтересовался:

– Саша, ты лично когда-нибудь хоть что-то из «дури» пробовала?

– Нет. И не буду.

– А вы, Виталий Сергеевич?

– Нет, конечно! – возмущенно воскликнул Туюсов.

– Вот вам и ответ, – сказал Шубаков. – Ни вас, ни Александру, ни меня на иглу не посадишь.

Кондрат, как сообщил Мишаня, только вводит себе в крайних случаях физраствор, но он, даже когда болеет, не глотает таблетки. Никакие! Он насмотрелся на то, что делает «дурь» с людьми, и у него сейчас на все таблетки и порошки с микстурами сформировалось что-то вроде аллергии. Одного человека можно приучить, другого – нельзя. Он просто не станет употреблять наркотики – потому что твердо знает, к чему это может привести, потому что для него это неприемлемо, потому что нельзя, наконец, просто ему хорошо вдолбили: нельзя! Потому что он занят делом – и ему не нужно уходить от действительности. Потому что в сексе он наслаждается естественными ощущениями – и ему не нужно усиливать их травкой. Да мало ли причин? А другие считают, что уж у них-то точно привыкания не произойдет, они в любой момент остановятся, «соскочат с иглы», или же они просто не хотят отставать от друзей, быть белой вороной в молодежной компании, или желают острых ощущений, погружения в мир грез, когда все вокруг кажется прекрасным… Человек, ставший наркоманом, во многом виноват сам.

Мы сидели втроем, молча размышляя об услышанном. Говорить больше не хотелось. Внезапно тишину кабинета прорезал телефонный звонок. Я резко дернулась – ведь просила Люсю ни с кем меня не соединять.

– Что-то случилось, – заметил Виталий Сергеевич.

Дрожащей рукой я сняла трубку. Из больницы звонил Тимур – шофер и телохранитель Семена Григорьевича.

Вера Николаевна пальнула вначале в генерального, а потом пустила пулю себе в висок. Меня просили срочно приехать.

Шубаков, Виталий Сергеевич и я тут же сорвались с места.

24 сентября, среда. Поздний вечер

Ночь с 24 на 25 сентября,

со среды на четверг

В больнице нас уже ждали. На Тимуре и на двух гориллах, охранявших Сенин покой (при жизни), лица не было. Еще бы: доохранялись. Велено было пущать только Веру Николаевну – а она и пальнула в священное тело.

Тимур не знал, что именно произошло, – они с ребятами слышали только возбужденные голоса Семена Григорьевича и Веры Николаевны, но слов разобрать не могли. Естественно, парни внутрь не совались – не их это было дело. Тимур бросился в палату только после того, как прозвучал первый выстрел.

– Я, честно, вначале даже не понял, что стреляли… Ну не ожидал, что ли… – признался Тимур.

Но он опоздал – Сене было уже не помочь, а Вера Николаевна, приставив дуло к своему виску, успела еще раз нажать на курок до того, как Тимур подбежал к ней. Она воспользовалась маленьким дамским пистолетом, который принесла в сумочке.