Позволь ей уйти - Юлия Монакова

— Мы не созданы друг для друга, — театрально продекламировала Мила, дружески ухватившись за его локоть, чтобы удобнее было идти. До этого они просто неловко брели рядышком, задевая друг друга плечами и не решаясь взяться за руки как в детстве. — Мы не смогли бы жить вместе, став мужем и женой. Тебе нужна такая, как… как идеальная и безупречно правильная Даша. Она не станет мешать твоей танцевальной карьере, просто будет обеспечивать надёжный тыл. Именно с такой, как Даша, ты сможешь воплотить в жизнь свою неосуществлённую мечту о большой любящей семье… и родить пятерых детей.

— Пятерых? — присвистнул он. — Ты мне льстишь.

— Нисколько. Я уже вижу уютные до приторности репортажи из дамских глянцевых журналов: звезда балета Павел Калинин в кругу семьи! Обеды у родителей жены по воскресеньям! Вылазки с детьми на дачу! Романтический отдых с супругой на Мальдивах! Образец для подражания, эталон успешной семейной жизни… Скучно до тошнотиков, зато очень благопристойно и вполне вписывается в твои представления о счастливом будущем.

— А ты так хорошо осведомлена о моих представлениях о счастливом будущем?

— Пашка, господи, ну конечно! Я же знаю тебя как облупленного! Я знаю, к чему ты подсознательно тянешься… и чего тебе не хватает.

— И чего же мне не хватает?

— Любви, конечно же, — уверенно заявила она. — Все мы в этой жизни испытываем постоянный острый дефицит любви.

— Жаль, что нельзя принимать любовь в витаминах, — пошутил он. Мила немного помолчала, а затем вдруг спросила о том, что несколько лет не давало ему покоя:

— Ты хоть иногда вспоминаешь о той ночи… что мы провели вместе?

— Да, я довольно часто о ней думаю, — поколебавшись, признался Павел. — Так всё… странно получилось. А ты?

— Я тоже думаю. Периодически. Нет, постоянно, — выдохнула она.

— Почему?

— Ты так быстро сбежал тогда…

— Сбежал, потому что было стыдно тебе в глаза смотреть. Ты так повела себя утром, что я миллион раз пожалел о том, что мы это сделали. Подумал: неужели всё было настолько ужасно?

— Ужасно?.. — переспросила она, усмехнувшись. — Это было прекрасно, Паша. Настолько волшебно, как в мечте, как в сказке… И я тогда дико испугалась… испугалась силы своего чувства к тебе. Я и не подозревала, что могу так к тебе относиться… Я поняла, что просто не вывезу это. Понимаешь?

— Не совсем, — растерянно отозвался Павел.

— Идиот, ты был просто идеален той ночью! До меня дошло, что я всерьёз готова влюбиться в тебя. Я всегда до беспамятства тебя любила, но лишь как друга, а полюбить как мужчину… это неизбежно поставило бы крест на нашей дружбе. Я тогда испугалась, что лишусь единственного по-настоящему родного человека, который знает меня как никто. Дружба не равняется любви, и я жутко боялась тебя потерять. Да и сейчас боюсь… — докончила она чуть слышно.

— Ты иногда бываешь абсолютно невыносимой, — он легонько пихнул её в бок, чтобы сбить излишний пафос момента, — настолько, что хочется тебя убить. Но… мне не хватает тебя, если мы долго не видимся. Я тоже не хотел бы тебя терять.

— Правда? — Милкин голос странно дрогнул, она положила голову на плечо Павла. — Помнишь, я пообещала, что буду дружить с тобой всю свою жизнь?

— Помню.

— А что бы ты делал, если бы я умерла?

— Да ну тебя, — поморщился он с досадой. — Что ты глупости-то болтаешь.

Она помолчала некоторое время, а затем задумчиво продекламировала:

– “Утро. Выдох. Яркие брызги света. Нет меня, никогда не будет — ни здесь, ни где-то…”

И снова замолчала, не поясняя и не продолжая.

— Красиво, — сказал Павел. — Что это?

— Стихи.

— Слышу, что стихи. В смысле — чьи строки?

— Мои.

— Ты что, стихи пишешь? — поразился он. — Вот уж никогда бы не подумал.

— Ты многого обо мне не знаешь, Пашечка, — улыбнулась Мила.

— А почитай… почитай ещё что-нибудь, — нерешительно попросил он.

— И ты не будешь смеяться? — смутилась Мила.

— Ни за что.

Она несколько мгновений собиралась с мыслями или вспоминала, а затем негромко прочла:

— И я бы тебе сказала:

“Возьми меня в руки, пожалуйста, гладь меня, грей”,

Но я размыкаю губы — и всё сначала,

И боль моя только растёт, и я потерялась в ней,

И я бы просила тепла, но любого тепла мне мало.

— Ещё, — попросил он, когда она замолчала. Милкины щёки тронул румянец, она встряхнула головой и начала декламировать:

— Человек идёт.

Вокруг происходит ночь.

Самая длинная ночь в году.

Ветер шарф с него рвёт, словно силится уволочь,

человек скользит по снегу и льду.

Человек идёт. У него на плечах висят

сорок демонов прошлых жизней,

пройденных дней.

Они шепчут, что не отпустят, ещё вкусят

его тёплой крови и плоти, его костей.

Человек идёт.

Человек совершенно ничей,

но он знает, он даже верит в это почти —

после этой ночи — самой долгой из всех ночей —

день начнёт расти, непременно начнёт расти.

— Если честно, я не слишком разбираюсь в поэзии, — с удивлением сказал Павел, когда она вновь притихла, очевидно, с волнением ожидая его вердикта, — но по-моему — это очень красиво. У тебя определённо талант.

А Мила вдруг заплакала — громко, навзрыд, внезапно, словно кран включили. Рвануло сердце. Он остановился, развернул её лицом к себе, прижал к груди, крепко обнял, зажмурился…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну что ты, дурында? — спросил он дрогнувшим голосом. — Чего ты ревёшь? Я тебя чем-то обидел? Или ещё кто-нибудь?

Мила подняла к нему залитое слезами лицо.

— Паша, — выговорила она дрожащими губами, — у меня рак.