Американха - Нгози Адичи Чимаманда

— Этот журнал несколько однобок в расовом отношении, — заметил он.

— Что?

— Да ладно тебе. Сплошь черные женщины?

— Ты серьезно, — сказала она.

Он растерялся.

— Ага.

— Пошли в книжный.

— Что?

— Мне надо тебе кое-что показать. Не спрашивай.

— Ладно, — согласился он, не уверенный в этом новом приключении, но готовый — с этим его детским восторгом — участвовать.

Она довезла их обоих до книжного магазина во Внутренней гавани, сняла со стойки разнообразные женские журналы и двинулась в кафе.

— Хочешь латте? — спросил он.

— Да, спасибо.

Они устроились в креслах, бумажные стаканчики — на столе перед ними, и она сказала:

— Начнем с обложек. — Разложила журналы, кое-где — один поверх другого. — Смотри, все — белые женщины. Эта должна быть латиноамериканкой, и мы это понимаем исходя из того, что здесь вот два испанских слова, но выглядит она точь-в-точь как эта белая женщина, никакой разницы в цвете кожи, в прическе, в чертах. Теперь я их все перелистаю, страница за страницей, а ты мне посчитаешь, скольких черных женщин заметил.

— Детка, ну брось, — проговорил Кёрт позабавленно, откинувшись на спинку, бумажный стаканчик у губ.

— Ну уж сделай мне одолжение, — сказала она.

И он взялся считать.

— Три черные женщины, — подытожил он. — Ну или, может, четыре. Вот эта, вероятно, черная.

— Итого три черные женщины на, допустим, две тысячи страниц женских журналов, и все они смешанных кровей или непонятного расового происхождения, то есть могут оказаться индианками, пуэрториканками или кем-то в этом духе. Ни одна из них не темная. Ни одна из них не выглядит, как я, и поэтому я из этих журналов не могу ничего узнать для себя о макияже. Смотри, эта статья предлагает щипать себе щеки ради румянца, потому что их читательницы — предположительно с такими щеками, которые имеет смысл щипать ради румянца. А вот здесь говорится о различных продуктах по уходу за волосами для всех — и под «всеми» подразумеваются блондинки, брюнетки и рыжие. Я — ни одна из них. А здесь нам толкуют про всякие кондиционеры — для прямых, волнистых и кудрявых волос. Не курчавых. Ты понимаешь, что они имеют в виду под «кудрявыми»? Мои волосы так никогда себя не ведут. Тут пишут про соответствие цвета глаз и цвета теней — голубых, зеленых или светло-карих глаз. Но у меня глаза черные, и мне никак не понять, какие тени мне подходят. Тут написано, что эта розовая помада — на любой вкус, но это на «любой вкус» белой женщины, потому что я буду смотреться как голливог,[163] если этот оттенок розового намажу. О, а вот и кое-какой прогресс. Реклама тонального крема. Семь разных оттенков для белой кожи и один общий шоколадного оттенка, но уже кое-что. А теперь давай обсудим, что такое «расово однобокий». Ты понимаешь, почему вообще существует журнал, подобный «Сути»?

— Ладно, детка, ладно, я и не думал, что тут целое дело, оказывается, — сказал он.

В тот вечер Ифемелу настрочила длинное электронное письмо Вамбуи — о книжном магазине, о журналах, о том, что она не сообщила Кёрту, обо всем несказанном и незавершенном. Письмо получилось пространное, оно копало, задавало вопросы, вытаскивало из-под земли. Вамбуи ответила: «Это все очень живо и подлинно. Надо, чтоб прочло больше народу. Тебе бы вести блог».

Блоги были для Ифемелу в новинку, в диковину. Но Ифемелу, рассказав Вамбуи о происшедшем, не удовлетворилась: она томилась по другим слушателям — и желала услышать чужие истории. Сколько других людей выбирали молчать? Сколько других людей стали черными в Америке? Сколько других людей чувствовали, что их мир обернут марлей? Она порвала с Кёртом через несколько недель после того случая и завела себе профиль на «ВордПрессе» — так родился ее блог. Она позднее сменит название, но поначалу он именовался «Расемнадцатое, или Занимательные наблюдения черной неамериканки на тему чернокожести в Америке». Ее первый пост — пунктуационно-улучшенная версия письма, отправленного Вамбуи. Кёрта она там именовала «Горячим Белым Бывшим». Через несколько часов проверила статистику блога. Прочло девятеро. Ифемелу в панике убрала пост. На следующий день повесила обратно, измененный и отредактированный, и завершался он словами, которые она прекрасно помнила до сих пор. Она процитировала эти слова и сейчас, за столом франко-американской пары, а гаитянская поэтесса вперялась в нее, скрестив на груди руки.

— О! Какая чудесная история! — сказала хозяйка-француженка, ладони театрально прижала к груди, оглядела стол, словно ожидая отклика. Но все продолжали молчать, отводя взгляды, неуверенно.