Икона для Бешеного - 2 - Виктор Доценко

Осади назад, сестра! — грозно отвечал ей грубый мужской голос. — Осади, не

доводи до греха! А то вот двину так, что тебя сам Иссарион не вылечит!

Женщина еще кричала, но голос постепенно отдалялся. Рокотов пожал плечами. Он оказался не прав. Единственный, кто здесь был нормальным, — это сам

Иссарион.

Свет в щелях сарая темнел. По багровым пятнам на стенах Константин понял, что день клонится к закату. По Иссарионову городку бегали люди и кричали. Началась какая‑то суета — вероятно, готовились к отправке Рокотова навстречу Солнцу. Он не представлял, как это должно происходить, но чутье подсказывало, что ничего хорошего лично для него в программе праздника не предусмотрено.

Когда совсем стемнело, у дверей началась возня и створки распахнулись. Внутрь прошмыгнули две тени, и двери за ними вновь захлопнулись. Одна из фигур держала в руках свечу.

Тишину прорезал до жути знакомый голос:

Итак, господин Рокотов, вот мы и встретились! Не могу сказать, что рад, но все

равно чертовски приятно увидеть в этой глуши здорового умом человека.

Профессиональная память Константина не подвела.

Перед ним стоял не кто иной, как сам… Арнольд Критский собственной персоной! Он был наряжен в черный балахон с длинным капюшоном, который немного сдвинулся, и на Рокотова глядели веселые и наглые глаза экс–олигарха.

Вот уж действительно неожиданная встреча! — постарался сохранять

спокойствие Рокотов. — Вы — и среди этой дикости? А как же ванна дважды в день? Конные прогулки? Теннис, гольф, девочки?

Критский пренебрежительно махнул рукой:

Суета сует и всяческая суета. Иногда, знаете ли, душе и телу требуется отдых…

— …особенно если эти душа и тело находятся в розыскном списке Интерпола, — в тон Критскому закончил Константин.

Слова Рокотова не убавили веселья в голосе Арнольда:

Даже в этих местах можно жить. Недолго, правда…. Кстати, мы с Иссарионом

— давние приятели. Когда‑то я ему денег дал на создание этой замечательной сказочной деревни детей Солнца. Мы с ним не одну бутылочку моего коллекционного «Бордо» распили, сочиняя идеологию и устав его конторы, которую журналисты оскорбительно обозвали «секта Иссариона». Я как чувствовал, что придется однажды пуститься в бега. А здесь — как у Христа за пазухой! Хрен какой Интерпол меня станет искать в толпе этих блаженных, поверивших бывшему менту.

Завидую вам. А мне‑то что грозит?

Дела ваши — лучше некуда, — озорно подмигнув, сообщил Критский. Он

изрядно похудел, исчезла болезненная одышка. Похоже, что ему даже понравилось жить простой жизнью. — Видите эту даму?

Присмотревшись, Рокотов признал женщину в фигуре, держащей свечу. Женщина всхлипывала и бормотала нечто, похожее на молитву.

Одна из этих, психованных, помешанных на Иссарионовом бреде про вечное

блаженство на Солнце, — со знанием дела сообщил Критский. — Последняя стадия. Девочка созрела, как говорится. Это ее очередь была сегодня отправляться к Солнцу на фаэтоне Славы, но подвернулись вы.

Кстати, а что это такое? — не утерпел Рокотов. — Я уже столько слышал про

этот фаэтон…

Это гигантская тигельная печь в бывшем оловянном руднике, — сообщил

Критский. — В ней раньше руду обогащали, а теперь она — вроде ворот в вечное блаженство. Сейчас печку раскочегаривают, набивая углем. Когда температура достигнет критической, вас посадят на железную тележку и толкнут прямо в огонь. Это и есть фаэтон Славы. Все действо сопровождается танцами, песнями, заклинаниями. Вета Властимирская исполняет свои лучшие языческие хиты под электроорган. Что, не нравится? По вашему лицу вижу, что не нравится!

Совсем неинтересно, — осевшим голосом пробормотал Рокотов.

Не переживайте, мой скромный друг! — весело бросил Арнольд, хлопнув

Рокотова по плечу. — Я приготовил для вас замечательный сюрприз. Что‑то вроде того, когда на день рождения дарят большой торт, а из него выпрыгивает голая девушка. У вас сегодня вроде как второй день рождения. А девушку я с собой привел. У меня в руках — белый балахон, предназначенный для вас. Но сейчас его наденет эта особа и пойдет вместо вас на фаэтон. А вы напялите ее черную хламиду и сломя голову помчитесь с лес. Вот вам мешок — там есть все необходимое. Несколько дней продержитесь. Извините, но вашу сумку я взять не смог — она у Иссариона.

А как же… она? — ошеломленный Константин показал на девушку,

натягивавшую белый балахон и набрасывавшую на лицо капюшон.

Критский пренебрежительно скривился:

Ничего вы не понимаете! Ее ожидает высшее блаженство — путь к Солнцу!

Словом, одевайтесь — и в путь! Счастливо тебе добраться до Большой земли, сын Солнца! Скоро и я отсюда сделаю ноги. Сердцем чую, этот Иссарион задумал массовое самоубийство во славу своего имени. А мне еще и на земле, среди людей, побыть хочется.

И еще вопрос. — Рокотов стоял в черном балахоне и готовился надвинуть на

лицо капюшон. — Зачем вы это делаете? — спросил он.

Честно говоря, и сам не знаю, — признался Критский. — Да я всю жизнь

творил то, чего и сам не понимал. Может, когда‑нибудь и вы меня из какого‑нибудь дерьма вытащите…

Трое суток бродил Константин по лесам и полям. Он взбирался на огромные валуны, выпиравшие из‑под земли, чтоб обозреть окрестности и с отчаянием убедиться в том, что монастырь, в который он стремился, так и не видать.

Он ночевал под камнями, если ночь заставала его в поле. И тогда дрожал от холода, прижавшись к покрытому зеленоватой плесенью боку каменной махины. Костер было разжечь невозможно — мешал пронизывающий ветер.

Если ночь заставала его в лесу, он устраивался на ночлег под поваленными деревьями, греясь у маленького костерка. Засыпал только к утру, немного согревшись и дождавшись, когда пламя пропадет и останутся лишь тлеющие угли: так он старался уберечь себя от того, чтобы не сгореть.

В мешке, который передал ему Критский, находились несколько банок тушенки, соль, краюха хлеба из серой муки и вместо ножа — половинка ножниц. Одну из банок Рокотов приспособил вместо кружки. Он согревал в ней воду, которую собирал в лужицах, образовавшихся в выбоинах на поверхности валунов.

И еще, предусмотрительный Критский сунул ему в мешок крохотный компас. Это был не профессиональный инструмент, а скорее игрушка, снятая с брелка. Но и этого было достаточно, чтобы определять направление пути.

На третий день, взобравшись на валун, Константин увидел низину, а за ней, на высоком холме — белые монастырские стены, за которыми виднелись постройки и высоченная колокольня. До его ушей донесся колокольный звон. Ему даже показалось, что он видит какое‑то движение за стенами монастыря.