Мифы и легенды Греции и Рима - Эдит Гамильтон

– Благословение судьбы! Лучше сказать, боль, от которой жизнь становится невыносимой!

В этих словах выразились все ее беды, ее страх и давняя тоска, ее горе из-за потери ребенка и тяжесть тайны, которую она несла в себе вот уже столько лет. Увидев удивление в глазах юноши, она собралась с духом и спросила его, кто он, такой молодой, но, очевидно, посвященный в высокие таинства святая святых Греции. На это он ответил, что его зовут Ион, но откуда он родом, не знает. Однажды утром Пифия, прорицательница и жрица Аполлона, нашла его в младенческом возрасте на ступеньках храма и воспитала его, как нежная мать. Он с радостью трудится в храме, всегда счастливый и гордый, что служит богу, а не людям.

А затем стал расспрашивать ее. Почему, деликатно задавал он вопрос, она так печальна и ее глаза увлажнены слезами? Ведь пилигримы приходят в Дельфы вовсе не с таким настроением – они радуются, что приблизились к святилищу Аполлона, бога-возвещателя Истины.

– О, Аполлон! – воскликнула Креуса. – Я пришла в его святилище совсем не с радостью.

А затем, в ответ на недоуменный и исполненный упрека взгляд Иона, добавила, что прибыла в Дельфы с секретным поручением. Ее муж уже был здесь, чтобы выяснить, есть ли надежда, что у него когда-нибудь родится сын, она же хочет узнать о судьбе ребенка, точнее, сына одной… Здесь она запнулась и замолчала, а затем быстро произнесла:

– Моей подруги, несчастной женщины, которой ваш дельфийский бог причинил большое зло. Не успел этот ребенок, зачатый ею от бога, родиться, как тот уже бросил ее. Его, должно быть, нет в живых, ведь это случилось много лет назад. Но моя подруга жаждет уверенности, она хочет знать, при каких обстоятельствах это произошло. И поэтому я и прибыла сюда.

Услышав обвинение, выдвинутое против бога, которому служит, Ион ужаснулся.

– Это неправда, – с жаром запротестовал он. – Это был какой-то смертный, а она, чтобы извинить свой позор, называет насильником бога.

– Нет, – твердо произнесла Креуса, – это был Аполлон.

Ион молчал. Потом он покачал головой.

– Даже если бы это было правдой, – промолвил он, – то, что ты собираешься сделать, – глупость. Ты не смеешь приблизиться к алтарю бога, чтобы назвать его насильником.

Пока этот удивительный юноша говорил, Креуса начала чувствовать, что ее решимость постепенно слабеет и уходит прочь.

– Я не приближусь к алтарю, – сказала она послушно. – Я поступлю, как велишь ты.

Ее обуревали чувства, смысла которых она не понимала. И тут во двор вбежал Ксуф. Радость триумфа озаряла его лицо. Он протянул было руки к Иону, но тот отступил с выражением холодного неприятия на лице. Но Ксуфу все-таки удалось обнять Иона, к величайшему его неудовольствию.

– Ты – мой сын! – воскликнул он. – Мне это объявил Апполон!

В сердце Креусы появилось чувство горькой неприязни к Иону.

– Твой сын?! – резко спросила она. – А кто же его мать?

– Не знаю, – сконфузился Ксуф. – Я-то думаю, что он – мой сын, но, быть может, это бог дарит его мне. Но в любом случае он – мой.

Ион продолжал стоять в стороне с ледяным выражением лица, Ксуф – ошеломленный, но счастливый, а Креуса – с чувством, что она всю жизнь была мужененавистницей и теперь не потерпит навязываемого ей сына от какой-то неизвестной, низкорожденной женщины. И в этот момент к ним подошла немолодая жрица, прорицательница оракула Аполлона. В руках она несла две какие-то вещи, заставившие Креусу – при всей ее занятости собственными мыслями – сосредоточиться и посмотреть на них более внимательно. Одной из них было покрывало и второй – девичий плащ. Жрица сообщила Ксуфу, что с ним желает побеседовать некий жрец, и, когда тот удалился, она протянула принесенные ею вещи Иону.

– Мой милый, – сказала она, – эти вещи ты должен взять с собой, когда отправишься в Афины со своим вновь обретенным отцом. Это – одежды, в которые ты был завернут, когда я тебя нашла.

– О, это же моя собственная мать одела меня в них! – воскликнул Ион. – Это – ключ, теперь я ее найду, даже если буду искать по всей Европе и по всей Азии.

В этот момент Креуса неслышно подошла к нему и прежде, чем он успел отпрянуть, обидевшись во второй раз, обняла его и, с плачем прижав его лицо к своей груди, не уставала повторять:

– О, сын мой, мой сын!

Для Иона это было уже слишком.

– Да она – сумасшедшая!! – вскричал он.

– Нет и нет, – твердо отвечала Креуса. – Эта накидка, этот плащ – мои. Я завернула тебя в них, когда оставляла в пещере. Смотри. Та подруга, о которой я тебе рассказала… Словом, это – не подруга, это – я сама. А твой отец – Аполлон. О, не отворачивайся. Я тебе все докажу. Разверни эти вещи. Я перечислю тебе на них все вышивки. Я сделала их собственными руками. Смотри же. Сейчас ты найдешь на плаще две маленькие золотые змейки – я сама к нему их прикрепила.

Обнаружив драгоценности, Ион перевел взгляд на мать.

– Мама! – потрясенно произнес он. – Но тогда выходит, что бог-возвещатель Истины солгал? Ведь он сказал, что я – сын Ксуфа. Мама, я боюсь!

Афина предстает перед Креусой и Ионом.

– Но Аполлон не сказал, что ты – собственный сын Ксуфа. Он передал тебя ему как подарок! – вскричала Креуса. Ее тоже била дрожь.

Неожиданно их обоих озарило яркое сияние, идущее откуда-то сверху. Все их страдания померкли перед лицом охватившего их трепетного страха. Над ними возвышалась фигура богини, прекрасная и бесконечно величественная.

– Я – Афина Паллада, – произнесла богиня. – Меня послал Аполлон, чтобы возвестить, что Ион – твой сын и сын Ксуфа. Когда ты оставила его, именно он принес его сюда. Возьми его с собой в Афины, Креуса. Он достоин управлять моей страной, моим городом.

С этими словами Афина исчезла. Мать и сын смотрели друг на друга. Ион буквально светился радостью. А Креуса? Был ли этот поступок Аполлона достаточной компенсацией за все, что она выстрадала? История, как принято говорить, об этом умалчивает, а мы можем только гадать.

Сказание о Мидасе лучше всего излагает Овидий, которому я и следую в этой книге. Рассказывая об Асклепии, я опираюсь на Пиндара, у которого история Асклепия описана наиболее полно. Судьба Данаид находится в центре внимания одной из пьес Эсхила. Сказания же о Главке и Скилле, Помоне и Вертумне и Эрисихтоне заимствованы у Овидия.

Мидас, имя которого давно стало синонимом богача, не получил больших выгод от своих богатств. Обладание ими длилось не более одного дня и поставило его под угрозу быстрой голодной смерти. Его поведение в данном случае было образцом глупости, столь же фатальной, как смертный грех, хотя он и не предвидел возможных дурных последствий. Он просто не прибег к услугам своего ума, хотя, как показывает его история, и прибегать-то было вообще не к чему.