Тайны ветра. Книга 1. Маяк чудес - Нелли Мартова

– Прикольный домик, – говорит Илья. – Как из какой-нибудь РПГ[24].

– Думаешь, это вообще можно назвать «домом»?

– Ну не дворцом же, – пожимает плечами Илья. – Эка невидаль, бывают дома и покруче.

Не знаю, как Илья, а лично я никогда не видела домов, у которых перепутаны этажи. Этот же, судя по окошкам, балкончикам и наружным лесенкам всех видов – от приставных и винтовых до самых обычных, как в подъезде, отличается редкостной архитектурной путаницей. Выходя на лестницу на первом этаже, нельзя быть уверенным, окажешься ты на третьем, четвертом, цокольном или вообще каком-нибудь полуторном – между первым и вторым. Я даже не сразу сообразила, в какую дверь нужно звонить. Пришлось подойти ближе и отыскать жестяную табличку с выгравированной надписью:

Чуть ниже на другой табличке сверкающими буквами написано:

Возле двери нет ни звонка, ни какой-нибудь колотушки, но к верхней табличке прикручен клаксон, как от старинного автомобиля или детского велосипеда. Я нажимаю на него, и раздается оглушительный гудок, после которого у меня в ушах еще долго стоит гул.

Дверь нам открывает самый обыкновенный мужичок в клетчатой рубашке и рыбацкой жилетке с кучей оттопыривающихся карманов. Голова у него большая и круглая, с заметными залысинами, кожа загорелая, фигура коренастая, а по рукам видно, что он много возится с техникой.

– День добрый! – говорю я.

– Пока еще не случилось ничего, чтобы назвать этот день добрым, – отвечает он и причмокивает. – Чего стучитесь в мою дверь?

– Вообще-то, мы не стучали, а гудели, – поправляет Илья, который иногда умеет быть исключительно занудным.

– Нам нужен Серафим. У меня вот приглашение, – протягиваю я карточку.

– Ну, раз приглашение, тогда заходите.

Я сразу чувствую, что не нравлюсь ему. Даже не знаю, есть ли у него причины испытывать ко мне неприязнь, или это просто нелюбовь с первого взгляда.

– Значит, это вы Серафим? – уточняю я, входя внутрь, а сама надеюсь, что это не он.

– Аха. А ты что, ожидала увидеть неведомую зверюшку? – усмехается тот.

– Если честно, то да, – отвечаю я. – Я думала, что вы – кот.

– Нууу, как ты могла? – В его голосе слышится укор. – Я же манул. Ты бы еще спросила, почему паромеханический.

Ой, я же совсем забыла, что его ни в коем случае нельзя называть котом. Хотя в его круглой ушастой голове, широко расставленных глазах и мягкой пружинистой походке определенно есть что-то кошачье. И почему, хотелось бы мне знать, паромеханический? И чего он мне сразу тыкает?

Серафим оборачивается, причмокивает и говорит:

– Нравится тебе или нет, но с манулом на «вы» не разговаривают.

Мы идем по узкому полутемному коридору, и я сбавляю шаг возле низенькой дверцы, чтобы прочесть надпись, выгравированную на табличке крупным шрифтом:

Мы поднимаемся по крутой винтовой лесенке, от которой у меня вскоре начинает кружиться голова. Этому способствуют витиеватые узоры на кованых ступеньках, окрашенных синей краской. Временами я вижу под ногами пожухлые осенние листья, иногда замечаю, что из стен выбиваются молодые зеленые побеги, а на некоторых ступеньках радужным светом играет поток, отчего они кажутся эфемерными, и на них страшно наступать. Мы идем так долго, что я поражаюсь, как может такая длинная лестница помещаться в небольшом домике, и тут же вспоминаю: я же в Меркабуре, а здесь можно и Останкинскую башню в спичечном коробке спрятать. У меня начинают болеть ноги, а манул знай себе топает и топает, даже дыхания его не слышно. Илья сзади пыхтит и нетерпеливо спрашивает:

– А куда мы идем?

– Туда, где пора пить чай, – поясняет манул, от чего все становится только еще непонятнее.

Наконец, мы снова оказываемся в полутемном коридоре, откуда попадаем в просторный зал, похожий на большую пивную – с грубо оштукатуренными стенами, выщербленной темной плиткой под ногами, деревянными балками под потолком и длинным столом посередине. Во главе стола стоит старинное кресло – с когтистыми лапами вместо ножек, мягкой обивкой и рельефной кошачьей мордой с обратной стороны спинки. Одна лапа кокетливо отставлена в сторону, на морде тускло светятся два желтых глаза.

В зале три больших распахнутых окна и одно, наглухо закрытое: ставни из жестяных листов в заклепках заперты на два засова, еще и амбарный замок висит. Табличка над этим окном гласит:

«Не штуки красоты, а штуки механики».

На стене напротив стола я вижу два чудных экспоната. С фанерной доски в зубчатой рамке на меня смотрит заячья морда с большими круглыми глазами. Так могло бы выглядеть чучело зайца в исполнении автомеханика на пенсии: морда и уши собраны из кусков жестяного листа с помощью заклепок, носом служит ручка настройки от старого радиоприемника, а зубами – несколько медных болтов. Глаза для зайца будто позаимствованы с приборной панели ретроавтомобиля: правый глаз – это циферблат, бронзовые стрелки которого показывают пять часов, а левый напоминает спидометр, но подписан «Чудометр». Стрелка на шкале держится возле деления «норм» между начальным «0» и конечным «макс.». Ниже заячьей морды из стены торчат две мохнатые лапы на пружинах, одетые в боксерские перчатки.

Рядом с зайцем висит небольшая грифельная доска, заключенная в грубо покрашенную полосатую рамку. Под доской торчит бронзовая ладошка в кожаном браслете с заклепками, на которой лежит мелок, засунутый обратным концом в гильзу. Интересно, и где мы тут чай пить будем? Ни лавок, ни стульев, ни кружек, ни чайника.

В окна заглядывает солнце, и кажется, что вместе с его радужным светом в зал вот-вот вплывут пушистые облака вместе с голубым небом, как в первые погожие весенние деньки. В дальнем конце зала я вижу нескольких человек, все смотрят в окна, и только одна девушка уставилась на дверь и в нетерпении дергает себя за кончик уха. До чего знакомый жест!

Я бросаюсь навстречу Инге, и мы долго тискаем друг друга в объятиях, едва ли не визжа от радости. Это же надо было за каких-нибудь три дня так соскучиться! Даже в Меркабуре от Инги пахнет дорогими духами (или это моя память услужливо добавляет запах к образу?), и она все такая же сильная, надежная и уверенная. Уж с ней-то вместе мы любую Тварь разотрем в порошок – хоть Маммону, хоть Поппону, хоть еще какое чудо-юдо. Когда первая радость от встречи утихает, я ощущаю в комнате напряжение. Здесь все ждут чего-то важного, словно вот-вот должны вывесить списки поступивших в университет.