Тяжкие повреждения - Джоан Барфут

— Просто беда с этим ребенком, — сказала Мэдилейн. — Как ей такое в голову могло прийти?

— Дура чертова, — сказал Джейми, который отказался их сюда везти. — Могла бы оставаться в своем Корпусе Умиротворения, если собирается на свободе откалывать такие номера.

Лайл сказал:

— Хорошего мало. Но решить да или нет должна была Айла.

Если Айла беспокоилась, что он будет слишком ее опекать, защищать от внешних обстоятельств и даже от нее самой, то напрасно. Он, похоже, решил, что сделал все, что мог, и будет делать все, что должен, но в остальном то, что она наполовину парализована и передвигается в инвалидной коляске, ничего не меняет. По большому счету это — хороший подход, но она бы совсем не возражала, если бы он решительно и свирепо сказал: «Ни за что. Я не позволю». Вместо этого он рассердился, но сказал только:

«Ох, Айла. Ну зачем?» И еще: «Знаешь, тут ведь речь не только об Аликс. То, что планировалось на сегодня, касается всех, это должен был быть праздник. Для тебя, но и для всех остальных тоже. Я не понимаю, почему Аликс взялась менять правила, которым подчиняются все».

Айла тоже не понимает, но, похоже, это понимает сама Аликс. Потому что желания Аликс сильнее и непреодолимее, чем у прочих? Потому что, уйдя от Мастера Эмброуза, сделав этот серьезный рывок на свободу, она требует и заслуживает какого угодно поощрения и вознаграждения?

Ну а если честно? Из любопытства. Дело в том, что сейчас — самый удачный момент. Как сказала Аликс, Айла на своей земле и среди своих.

И еще — острая потребность судить; и, в глубине ее отчаянной неподвижности, жажда разрушения.

Что ж, вот и он, худой и совсем не бросающийся в глаза.

Аликс ухватила его за руку и ведет к веранде. В это время мальчики Лайла, бросив игру в подковы, направляются к дому. Мэдилейн и Берт выходят из сада. Джейми и Мартин слезают с перил веранды, на которых сидели, свесив ноги. Все собираются вокруг; они похожи на охранников. Или на шайку.

Только Лайл не двигается с места. Он продолжает сидеть рядом с Айлой, держа на колене бокал пива, как будто ситуация самая рядовая, и знакомство незначительное, даже нет нужды вставать навстречу новому гостю.

И она, разумеется, тоже не двигается.

При ближайшем рассмотрении — мальчик как мальчик. Аликс, поприветствовав всех слишком громко и жизнерадостно, смущается, даже вроде бы робеет, даже пугается. Поняла, в конце концов, как страшно ошиблась?

Так ей и надо.

При ближайшем рассмотрении Айла узнает силуэт. Последний раз она его видела с ружьем в руке, он поворачивался, поднимался на мыски, снова твердо вставал на ноги. Глядите-ка, вот и тот палец. Она, не отрываясь, смотрит на этот палец, на тот, который все изменил, принес горе и боль, о которых этот худой силуэт понятия не имеет. Вот он, перед ней.

Левой рукой он цепляется за руку Аликс, как напуганный ребенок.

Айла старается не смотреть ему в лицо, не встречаться с ним взглядом. Прошлый раз, когда она это сделала, их, его взгляд и ее, ненадолго замкнула друг на друга страшная неизбежность. И вот теперь — снова.

— А это, — говорит Аликс, — моя мама, Айла. Мама, это Род.

После чего даже Аликс не знает, что сказать. Молчание длится долго. Айла даже не слышит ничьего дыхания, только свои неглубокие вдохи.

Она смотрит на его правую руку и протягивает свою. Она хочет прикоснуться к этой руке, к этому его пальцу.

— По-моему, — сухо произносит она, — мы встречались.

Она думала, что это прозвучит скорее холодно, чем сухо, но нет, не прозвучало. Она чувствует, как его рука дрожит и слабеет в ее руке. Она наконец поднимает взгляд и видит, что в глазах у него отчаяние. Должно быть, больше всего на свете он хочет вырваться и убежать. Она усиливает хватку, вот и пригодились ее по-новому сильные руки. Да нет, он не убежит. Он слишком испуган — попался, бедолага.

Но почему он тогда приехал?

Из-за Аликс, конечно. Аликс его держит, гораздо крепче, чем держит сейчас за другую руку. Ее дочь хороша собой, но Айла не думает, что дело тут в красоте.

Мальчик совсем не хорош собой. Волосы у него длиннее, чем в тот день в «Кафе Голди». В глазах нет тогдашнего острого ужаса и паники, но видны ужас и паника помягче, вызванные тем, что происходит сейчас. У него тонкие губы, маленький подбородок. Не урод. Обыкновенный, не хуже других, но и не лучше.

То, что случилось, должно было оставить на нем какой-то след. Должны быть шрамы, переломы, или кровь должна идти. А у него одежда опрятная и чистая, голубая рубашка аккуратно заправлена в брюки. Он даже при галстуке. Так мог бы выглядеть школьник, произносящий речь на выпускном, или мальчик, укладывающий пакеты с покупками в багажник ее машины. Если бы она сама не видела, как он чудовищен, трудно было бы поверить.

Что творится в сердцах у этих молодых людей, у него и Аликс, — загадка.

Она выпускает его руку, которая ничего не помогает понять. На этот раз он отдан ей на милость. Что ей делать с такой силой и властью? Если ей нужны шрамы, придется самой их наносить. Если она хочет крови, то пустить ее должна сама.

Она бросает взгляд на Лайла. Она видит, что он смотрит на мальчика с безоговорочной, ледяной, как жидкий азот, ненавистью: мужчина, приведенный в ярость и отчаяние тем, как уничтожена его жизнь. Она смотрит на сыновей Лайла, на красивых, процветающих, дельных Уильяма и Роберта. Они тоже глядят на отца. Они должны думать, что это несправедливо — то, что он, хотя ни в чем не виноват, по рукам и ногам связан всем этим ею. Она тоже ни в чем не виновата, но для них это неважно.

А ее собственный сын? Джейми уставился вдаль, у него сжимается и подергивается какая-то мышца на челюсти, ей виден только его профиль — что видит он? Разнообразные печали, так она думает. Или, возможно, разнообразные пути отмщения. Она отводит от него взгляд и снова смотрит на этого мальчика, на Рода. Она ждала чего-то большего, он должен быть чем-то более существенным — нет, серьезно.

Мэдилейн из-за него расплакалась. Она стоит у крыльца. Берт обнимает ее за плечи и, утешая, похлопывает по спине, а у нее по щекам катятся слезы. За одно это, за то, что заставил старую женщину, мать, плакать, этот мальчишка должен страдать.

Он и страдает. Он окружен и, если не считать Аликс, окружают его презрение, ярость и горе. Поначалу ему было очень не по себе, сейчас он мучается. Вид у него такой, как будто он сейчас расплачется.

Вот и хорошо.

Может ли быть, что Аликс замышляла именно это? Не решила ли она, единственная среди них, отомстить, не оказалась ли настолько умна, что сумела продумать и осуществить план такой изысканной, такой тонкой и осторожной пытки для этого мальчишки, что это может показаться даже ему проявлением любви или даже спасением?

На лице у Аликс написана суровость, решимость и, возможно, умиротворение. Она стоит с ним рядом, но целиком предоставила его той судьбе, которая ему выпадет.