Царь Саул - Валентин Пронин

От слов Шомуэла люди бледнели. Некоторые в ужасе хватались за голову. Другие рвали на себе одежду. Были и такие, которых пришлось отнести в сторону и отпаивать водой. А ещё находились жестокие безумцы, выхватившие ножи и искавшие кого бы убить во имя Ягбе, за праведного Добида.

Многие почтенные «адирим», прибывшие с севера, остались очень довольны речью первосвященника. Они собирались отобедать в гостиницах и частных домах, где остановились. Разумеется, всем хотелось обсудить создавшееся в Эшраэле положение, чреватое большими изменениями и, может быть, низложением Саула. Находились среди знати и такие, что в открытую призывали собрать против царя всенародное ополчение.

Самых известных и влиятельных Шомуэл пригласил к себе в дом на торжественную трапезу с употреблением мяса жертвенных ягнят, с питием выдержанных вин и вкушением изысканных яств. Несмотря на проявления старческой слабости, которая иногда его донимала, Шомуэл продолжал быть ревностным слугой Ягбе. Это признавали все люди ибрим, а простой народ по-прежнему восславлял его как великого прозорливца.

С утра в доме первосвященника суетились слуги под руководством кухаря Яшуба, хлопотливого, всегда замасленного и вспотевшего толстяка с беспокойными глазами. Он следил за приготовлением праздничного угощения. Выбегал часто на задний двор, куда подвозили овощи и фрукты. Принял лично большой пучок ароматических трав у какой-то невзрачной женщины, осмотрел рыбу, доставленную с Генишаретского озера, и пробовал, выбирая, свежий овечий сыр, посыпанный толчёным миндалём и дольками чеснока.

Наконец пир состоялся. Почтенные гости просили благословения у первосвященника, желали ему ещё долгих лет служения (по воле бога) и, конечно, живо обсуждали обличительную, но и вдохновляющую проповедь святого старца, истинного народного заступника перед грозным Ягбе. Все отдали должное искусству Яшуба и его помощников. Восхищались редким красным вином, доставленным из Сирии и с богатого острова Алашии.

Сам седобородый хозяин не прикасался к крепкому вину, предпочитая фруктовый напиток. Серебряный высокий кубок Яшуб поднёс хозяину, несмотря на обслуживанье трапезы десятком усердных слуг.

Когда гости в радостном и возвышенном настроении покидали дом первосвященника, им показалось, что препочтеннейший Шомуэл выглядит слишком утомлённым. Благодаря за радушие и щедрость, они желали ему божьего покровительства (в котором не сомневались) и просили беречь себя для всего избранного народа.

Управляющий Ханох и кухарь Яшуб с облегчением отдавали приказания слугам, уносившим блюда, чаши и кувшины. Причём, Ханох подсчитывал в уме расходы после жертвоприношения и трапезы, огорчённо пошмыгивая большим, всегда сально блестевшим носом. Он жалел затраченных средств и съестных припасов, негодуя на тщеславный размах хозяина, как будто достаток в доме первосвященника принадлежал ему, скупому, жуликоватому Ханоху.

К ночи всё стихло. На переднем дворе, перед входом в помещение Скинии, сменились стражники. Ещё двое всегда прохаживались у ворот. Крутокурчавый помощник Шомуэла Шуни остался на ночь. Он проводил старика в спальный покой. Вместо левита, у которого было прямо-таки египетское имя Намер, Шуни уложил хозяина. Принёс ему чашу чистой воды. Заботливо накрыл тонким одеялом и удалился в каморку для слуг. Ханох и Яшуб отправились к своим семьям, с тем чтобы явиться перед утренней молитвой.

Ночь опустилась тёплая, сладостная от запаха цветущих акаций. Волна приятных запахов вливалась в оконный проем, может быть, и от той расположенной недалеко от города миртовой рощи, где Шомуэл когда-то вылил освящённое масло на склонённую голову молодого Саула. Белая луна, похожая на шар козьего сыра, светила ярко и чисто. Она тихо перемещалась на небе и будто прислушивалась к звонкому, раскатистому бою многочисленных соловьёв.

Пламя фаянсового светильника, загороженного небольшой ширмой, иногда колыхалось и пританцовывало из-за внезапных потоков тёплого воздуха. Шомуэл спал в углу на своём ложе. Он очень устал сегодня, уснул сразу, и сон его был спокоен.

Однако ближе к середине ночи первосвященник проснулся. Сначала он лежал, глядя на пламя светильника за ширмой. Слушал соловьиные коленца и трели, доносившиеся из садов. Подумал — вставать или нет. И вдруг сразу, словно укол в сердце, его пронзил страх. Что с ним? В нижней части груди возник крошечный огонёк острого жжения. Какое-то тошное томление явилось и стало заполнять его тело, затекло в руки и ноги. Только в голове, будто ледяное плескание, продолжалось присутствие страха.

Шомуэл поднялся, потянулся к столику, взял чашу и допил воду, оставшуюся на дне. Опираясь на посох, стоявший у стены, побрёл в уборную... Что-то зашуршало внизу. Шомуэл присмотрелся. Большая бурая крыса, красноватая из-за огня светильника, медленно переходила ему дорогу. Он вспомнил неожиданно, что видел такую же давно, когда нужно было решить — соглашаться ли с требованьем «адирим» отказаться от судейского правления и выбрать царя...

Шомуэл замахнулся на крысу посохом. Она повернулась и злобно посмотрела кровавыми глазками. Потом гнусно запищала, поднялась на задние лапы и сделалась величиной с собаку. Ему стало дурно. Он уронил посох. Крыса исчезла, но старик уже понял: это смерть. Он хотел позвать на помощь, крикнул сдавленным голосом. Никто не отозвался, глухая тишина замерла в доме. А за окном умолкли разом все соловьи — так ему показалось.

На подгибающихся ногах первосвященник направился в помещение Скинии и ковчега Завета. Там он многие годы переживал поразительные чувства, объяснить которые не смог бы бедный человеческий язык. Там перед чёрным камнем — седалищем бога он надеялся узнать окончательное решение своей жизни.

Шомуэл упал на колени и распростёрся на полу, шепча привычные моления и призывы. Ощущение торжественного трепета, которое он умел в себе вызвать и которое означало присутствие бога, не приходило. Наоборот, что-то тёмное, безысходно-ужасное растекалось перед его внутренним взором, за плотно зажмуренными веками: Когда он кончил взывать к Всевышнему и приоткрыл глаза, то заметил с радостью невидимый золотистый свет. Он успокоился, снова опустил веки, и свет божественного присутствия заполнил всё его существо.

Утром слуги не обнаружили праведного старца в постели. Побежали к левиту, находившемуся в доме. Левит торопливо провёл обряд очищения, вошёл в помещение Скинии и вынес мёртвого первосвященника. Дом огласили стоны и рыдания.

Срочно послали гонцов в Беер-Шабию к постаревшим, но по-прежнему непутёвым сыновьям Шомуэла, а также и к другим его родственникам.

Появился Ханох, взвыл тонким голосом и припал к ложу, на которое возложили омытое и умащённое тело. Началась суета, предшествовавшая похоронам. Явились городские левиты и старейшины. Слуги метались, выполняя приказания управляющего.

Когда беспорядочная толкотня и стихийные выражения скорби выстроились в традиционную последовательность священных обрядов, Ханох тихо исключился из общей деятельности. Сначала он вышел из большой комнаты, куда поставили ложе с телом покойного. Потом заглянул в разные места и ответил на вопросы нескольких скорбящих родственников. Следом за тем он прошёл тёмным коридором в заднюю часть дома. Юркнул узеньким переходом к угловой комнате и открыл бронзовым ключом дверь.