Ученик философа - Айрис Мердок

Эмма отстранился.

— Но как же… Значит, ты с ней знаком?

— Нет! Я ее в глаза не видел! По-моему, она вообще здесь никогда не была, она жила в Америке.

— Он, должно быть, не в себе.

— Он сошел с ума, рехнулся, съехал с катушек! И подумай, обратился ко мне!

— Ты, конечно, его вежливо послал.

— Нет. Я согласился! Брак устроен! Осталось только с ней познакомиться! Она в Эннистоне…

— Том…

— Он гарантирует ее девственность, ей семнадцать лет, он обещал дать нам денег, мы купим дом на Полумесяце…

— Что ты несешь, черт бы тебя побрал?

— Не злись. Да ты, кажется, ревнуешь!

Это обвинение, независимо от его серьезности, взбесило Скарлет-Тейлора.

— Мне неприятен твой омерзительно вульгарный тон!

— Ну только не кидайся на меня, это же не моя затея.

— Но конечно же, ты ему сказал, что это безумный, невозможный план…

— Я пытался, но он не слушал. Он сказал, что браки иногда устраиваются по договоренности и он пытается устроить этот брак. Он сказал, что я должен пойти с ней повидаться, а он ее предупредит о моем приходе. Он думает, что может управлять людьми. Он на самом деле может управлять людьми.

— Он не может тебя заставить жениться на его внучке!

— Не может? Посмотрим. Я согласился попробовать.

— Согласился?! Согласился на такое абсурдное… такое… нелепое… аморальное…

— Не вижу, что тут аморального.

— Он с тобой играет.

— Я тебя уверяю, он был совершенно серьезен.

— Я хочу сказать, нельзя так делать, такие вещи не делаются, джентльмен не может…

— Почему нет, на что ты намекаешь? И вообще, может быть, я не джентльмен.

— Если ты не джентльмен, я больше не желаю с тобой общаться. И ты не должен был мне об этом рассказывать.

— А ты не должен был спрашивать!

— Верно. Я не должен был спрашивать.

— Тогда не придирайся! Слушай, я просто согласился с ней повидаться. Может, он и серьезно относится к этой затее, а я нет.

— Ты несерьезно относишься к этой затее?

— Ты так завелся, когда я сказал, что согласился, а теперь заводишься, когда я говорю, что согласился понарошку!

— Ты его обманываешь, ты ему соврал!

— Так теперь ты на его стороне?

— Я уезжаю в Лондон!

Эмма покраснел, остановился и всерьез топнул ногой.

— Ну, Эмма, хватит, нам нельзя из-за этого ссориться, я просто согласился на нее посмотреть. Почему бы нет? Я решил, что это будет забавно.

— Забавно?!

— А почему нет? Ладно тебе, пошли, будешь еще тут стоять и злиться.

Они пошли дальше.

— Ты должен был прямо и недвусмысленно отказаться.

— Почему?

— Потому что ты не намерен жениться на семнадцатилетней девушке, которую никогда в жизни не видел. Подумай о ней.

— Не могу, я ее совершенно не знаю…

— Как она к этому отнесется? Ты ее только расстроишь, сам расстроишься, выйдет ужасная, неловкая, болезненная путаница, жуткая каша с моральной точки зрения, омерзительная, гадкая. Как можно быть таким безумным, безответственным идиотом!

— Я всегда могу сказать, что передумал. И вообще, я же еще ничего не сделал.

— И слава богу, что не сделал. Ты напишешь ему, что договоренность отменяется?

— Не думаю. Во всяком случае, пока нет. Я хочу с ней встретиться. Почему бы нет?

— Я же тебе сказал, почему нет.

— Мне любопытно. Неужели тебе было бы не любопытно? Давай сходим, посмотрим на нее вместе. Только не сердись. Я очень расстраиваюсь, когда ты сердишься, пугаюсь, а я не люблю пугаться и расстраиваться.

— Не впутывай меня. И потом, когда чертовски пожалеешь, что меня не послушал, не рассчитывай на мою помощь!

— Конечно, я буду рассчитывать на твою помощь! Успокойся. Что ты так завелся?

Но Тома задела вспышка Эммы, в том числе и потому, что он прекрасно сознавал правоту друга. Действительно, может выйти неприятная история; он предпочитал не воображать деталей. Но он знал, что попался: любопытство, тщеславие, безумное ощущение приключения, чувство рока влекли его вперед. Словно его ценность изменилась и Джон Роберт сделал его новым человеком. Как он мог, коснувшись семнадцатилетней девушки, пусть мысленно, пусть ненадолго, пообещать, как требовал Джон Роберт (а пообещать пришлось бы), никогда ее не видеть? Одного этого запрета довольно было бы, чтобы поймать его на крючок. Отказавшись, Том никогда бы уже не стал прежним. Заработала некая жутковатая магия. Может, он и вправду пожалеет об этой попытке, но если бы отказался, жалел бы сильнее, горше. Отказавшись, он потерял бы Розанова: Розанова, который еще сегодня утром его нимало не волновал, Розанова, без которого всю жизнь прекрасно обходился и который теперь стал для него чем-то насущным. Том уже не был свободен и, может быть, уже не был невинен: он уже не был счастлив.

— И он тебе велел никому не говорить, — сказал Эмма.

— Да.

— Ты негодяй.

— Ты же не расскажешь. Это все равно что говорить с самим собой или с Господом Богом. Слушай, давай помиримся, давай споем, давай споем тот немецкий канон, которому ты меня научил. Я начну.

Том тихо запел:

Alles shweiget. Nachtigallen

Locken mit süssen Melodien

Tränen ins Auge

Sehnsucht ins Herz[97].

Когда он дошел до конца и начал снова, Эмма присоединился к нему — не в полный голос, но высоким, ясным, чистым шепотом. К тому времени, как они свернули на Траванкор-авеню, может, у них на глаза и не навернулись слезы, но в сердца вселилась мрачная тоска.

— Боже, и правда снег идет!

С раннего утра над городком нависла жуткая серая железная тишина. Небо, похожее на тусклый сплошной купол, низко нависший над крышами, было серым, потом желтоватым, потом стало почти белым. Теперь едва различимые, крохотные снежинки танцевали в воздухе, как мошкара. Брайан и Габриель глядели на них (было время обеда), а они (снежинки), казалось, не падали, но плясали прямо над покровом пара, который (по мере того как температура опускалась, приближаясь к нулю) снова закрыл поверхность открытого бассейна.