Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал.

— Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то тогда что-то услышу, а так — нет.

Подошли к БМП. Двигатель работал. Иван дернул за рукоятку десантного отсека, открыл дверь. Подтолкнул меня к черному отверстию.

Вместе влезли в отсек. Он невысокий, поэтому приходилось пригибаться низко. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван тем временем достал продукты. Как всегда тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка спирта и натовский паек. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. В армии есть один непреложный принцип — спирт каждый разбавляет сам, как ему нравится. И когда он протянул мне воду и спирт в стакане, я вяло махнул рукой. Он мне развел половину на половину. Нормально. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки минералкой. Не приходилось мне еще пить спирт, разбавленный минеральной водой. Начали закусывать. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать Ивану, что мне пришлось пережить. Сначала постарался говорить громко, но он мне жестом показал, чтобы говорил потише. Я рассказывал. Рассказывал все без утайки, и комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную порцию спирта. Когда пил, ел, слезы текли по щекам. От пережитого, а также тепла, еды и спиртного глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать. Иван убрал остатки еды и постелил на полу замызганный ковер, бросил пару бушлатов под голову, дал еще небольшой ковер для укрывания. Помог снять мокрые ботинки и носки. Поставил их возле отверстия, откуда шел теплый воздух, для просушки, выключил свет и вышел. Я провалился в тяжелый, беспокойный сон. Снилось, что вновь я воюю на площади вместе с этим бойцом, что умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался сделать все возможное, чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То подрывался он на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это было в жизни. Ощущаешь себя обманутым и бьешься от бессилия, проклиная всех, включая Бога. Злость будоражила кровь, адреналин вновь начинал бушевать. Я просыпался, но ничего не слышал, только пол у БМП ровно подрагивал от работающего двигателя. И опять засыпал, казалось, что просыпался не менее сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не избавиться. Наощупь нашел выключатель и зажег свет. Оделся, обулся в сухие, хотя и грязные носки; ботинки просохли не до конца, но так как не видели давно уже крема, мыски загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные куски грязи и обулся. Не застегивая бушлата, взяв автомат, вышел на улицу.

Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет…

Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз.

Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы!

Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:

— Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.

— Опять контузило? — Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.

Я отпрянул от такого рева.

— Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!

— Сам просил, чтобы погромче.

— Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.

— Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.

— Дождешься. От меня не так легко избавиться.

— Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?

— Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти — домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?

— Там же.

— Не видел.

— Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.

— Они что, гребанулись? А живой щит?

— Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.

— Сказали, сказали, — проворчал я. — Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?

— Соседи?

— Кто же еще?

— Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.

— Или не захотели, — опять проворчал я.

— Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!

— Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального — не видно толка.

— Короче, вся надежда на сибирскую «махру»?

— Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.

— Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?

— Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?

— Утром, под туманом бойца вынес.

— Живой?

— На руках умер. Страшная смерть.

— Любая смерть страшна.

— Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.

Еще пару часов не покурю — на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.

— Сейчас найдем.

Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.

— Слава, только «Нищий в горах». Пойдет?

— Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?