Крылья распахнуть! - Ольга Голотвина

Вилда взяла себя в руки и ответила очень ровно:

– Да, повесили. И шайка рассыпалась, разбежалась. Твоя Маргета махнула юбкой и подалась на побережье – надо думать, в бордель. Старая Головешка умерла. А я перебралась в здешние края, вышла замуж за местного парня, прошлым летом овдовела.

– Головешку жаль. Хорошая была старуха. Я ее часто вспоминал.

– А меня?

– Да как-то не очень.

– Хаанс… у тебя есть женщина?

– Угу. В каждом порту.

Глаза Вилды вновь сверкнули недобрым звериным блеском.

– Ладно, раз тебе угодно оставить прошлое в прошлом, будь по-твоему. Но сейчас не зря твоя тропа свернулась в кольцо, Хаанс Куртц. Ты вернулся домой! Семейство старой Эрментруды с радостью примет такого лихого молодца. Не под небесами твоя судьба, а здесь! Хэддан тебя вынянчил и вырастил. Эти горы, этот лес… ты любимый сын Черной Медведицы! Ты будешь самым грозным разбойником на здешних тропах. Оставайся! Твое имя станет проклятьем, гневом, ужасом. А я… я буду идти за тобой след в след, буду твоим щитом в самых жарких передрягах. Буду твоей усладой, твоей рабыней, твоей верной сторожевой собакой. Убью любого, кто умыслит зло на тебя…

Ее страстные речи были прерваны злым хохотком Хаанса:

– Ой, уморила! Это ты небоходу предлагаешь – застрять в лесной дыре и грабить прохожих? Грабил уже, знакомое дело. А теперь я – леташ! Ты никогда не узнаешь, дуреха, что это такое – земля под крылом…

Вилда замолчала, оскалившись и подавшись вперед. Вот-вот бросится к Хаансу! То ли на шею кинется, то ли в горло вцепится…

А боцман с запозданием выловил из отзвучавших страстных слов фразу, которая заинтересовала его больше других:

– Говоришь, меня здешнее семейство охотно примет? Стало быть, Гейнц разбоем промышляет?

– Так, по мелочи, одиночек теребит, – усмехнулась Вилда. – Им бы такого атамана, как ты!

– Угу… – Хаанс уже думал о своем. – Стало быть, те иллийцы, что вчера везли сеорету в обитель Антары…

– Их не тронули. Еще чего! Связываться с отрядом наемников!

– Понял. Ну, нам тоже бояться нечего. Мы ребята крепкие, при оружии. И нас трое.

В глазах Вилды загорелись злорадные, мстительные огоньки.

– Неверно говоришь, любовь моя. Думаешь, я зря зазвала тебя в сарай? Не «нас трое» а «их двое». Да уже, пожалуй, ты и один.

– Что? – не сразу сообразил боцман. А когда понял – рванулся к двери.

Но Вилда быстро погасила свечу. Во мраке что-то громыхнуло, ударило боцмана по ногам. Он выругался и, сбитый с толку, завертел головой: где выход? Снаружи тоже темно, свет в щели не падает…

– Хаанс, не ходи! – взвыла во мраке Вилда. – Их много, а Эрментруда – колдунья!

Хаанс не отвечал. Гнев и ярость ударили в голову, мешая соображать. Он дернулся в сторону, налетел на оглоблю… И тут почувствовал холодное дуновение. Погасив безумие, в мозгу зазвучали слова: «Дверь! Щели!»

Хаанс ринулся в ту сторону, откуда тянуло сквозняком. Налетел на что-то жесткое, отшвырнул с пути – и очутился у двери. Зашарил по ней, ища засов. Не нашел. Грянул в дверь плечом, сорвал ее с петель. В пылающее лицо ударила снежная круговерть.

Рядом возникла Вилда. Упала на колени, обняла его ноги:

– Не ходи туда, любимый!

– Пошла вон, дура! – рявкнул боцман. – Не нужна ты мне!

И тут Вилда изо всех сил рванула его под колени. Хаанс упал – головой на борону, чуть притрушенную соломой.

Свет, струящийся от маленьких масляных ламп, стал вязким, очертания человеческих фигур расплылись.

Маркус Тамиш обеими руками вцепился в край столешницы.

В ушах заскрипели ритмичные тяжелые звуки… это за окном, да? Снег хрустит под тяжелыми лапами гигантского зверя?

Кто ходит вокруг дома, ожидая добычи?

Шаги навевали сон… нет, шаги вбивали Маркуса в сон, вгоняли тупо и ритмично, а меж ними, как паутина, плелись негромкие, певучие слова старой Эрментруды…

Возле локтя погонщика возникло личико Гризель: девчушка вылезла из-под стола, вылупила любопытные глазищи. Еще один глаз закачался у нее на груди – нарисованное на деревяшке око…

Что-то пробилось сквозь пелену сна, окутавшую разум Отца. Он протянул непослушную руку, вцепился в талисман, резко сдернул его с шеи девчонки.

Гризель удивленно всхлипнула, сползла под стол, свернулась калачиком и заснула.

А погонщик очнулся резко, разом. И увидел Клауса и горбуна, подступивших почти вплотную. В руках у Клауса была веревка.

А капитан спал, положив голову на сложенные руки.

Погонщик подхватил со стола тяжелую глиняную кружку с пивом и грохнул ею Клаусу в лицо. Тот выронил веревку, взвыл, закрыл руками окровавленную переносицу. А Отец, бросив кружку, сорвал с шеи Клауса оберег, сунул его Бенцу за шиворот и заорал:

– Капитан, тревога!

Горбун, не ожидавший отпора, на миг растерялся, но тут же кинулся на погонщика. Тот увернулся от тянущихся к нему лап, вцепился в угол столешницы и опрокинул стол.

Горбун шарахнулся в сторону, налетел на ошалевшего от боли Клауса. На несколько мгновений оба помешали своим сообщникам броситься на постояльцев.

Бенц уже стоял на ногах. Ему не требовались объяснения. Он кинул руку на эфес, но сообразил, что в тесноте от шпаги будет мало проку, и выхватил из-за голенища нож.

И тут же в Дика вцепился длиннорукий хэдданец, рванул к себе через опрокинутый стол. Одной рукой перехватил запястье капитана, мешая пустить в ход нож, а вторую кинул к горлу гостя. Дик левой рукой пытался оторвать от горла пятерню. В глазах потемнело. Небоход напряг все силы, оттолкнул руку убийцы и перемахнув через стол, оказался перед хэдданцем. Удар коленом в пах заставил негодяя согнуться и разжать пальцы. Нож Дика метнулся к груди разбойника – и тот осел к ногам Бенца, последним движением зажимая рану на груди.

Дик ринулся вправо – туда, где сцепились Отец и горбун…

Бенца подвела самонадеянность. Да, видел он краем глаза, что слева стоит бледная от ужаса Берта. Да, оставил ее за спиной – даже мысли не мелькнуло, что перепуганная баба может стать противником.

И не понял, что это, такое тяжелое, врезалось ему в затылок.

Ноги подкосились, всё поплыло перед глазами. Чьи-то лапы вцепились в локти, потянули Дика вниз, на пол.

Словно издалека донесся голос Берты:

– Живьем их вяжите! Черная Мать любит живую кровь!