Мертвая хватка - Андрей Воронин

Но как бы то ни было, газетное объявление показалось ему знаком свыше. Яблоню было необходимо купить – просто на всякий случай. – Если дерево, которое чертов очкарик удобрил ацетоном, все-таки засохнет, Букреева можно будет уговорить удовлетвориться второй яблоней – точно такой же и даже выращенной по тому же методу. Кстати, по поводу метода у папы Мая были определенные сомнения. Вся эта ботаническая чепуха не прошла для него даром, он теперь вздрагивал, услышав где-нибудь словосочетание «ботанический сад», так что история с похищением с опытной делянки покойного профессора Азизбекова еще одной яблони не прошла мимо его внимания. Вполне возможно, что яблоня, которую так нахально пытались продать через газету, имела самое прямое отношение к этому нашумевшему происшествию. В глубине души Майков даже лелеял надежду, что Букреева можно будет вовсе не посвящать в подробности данной истории. В конце концов, если яблони одинаковые, так сказать, изнутри, то почему бы им не быть похожими снаружи? Если папе Маю чуточку повезет, то Алфавит может и не заметить подмены. Ну а если первая яблоня не засохнет, это будет очень красивый жест: осенью, когда опадут листья, отдать соседу не одно дерево, а два – на, старичок, не плачь, живи, блин, не до ста лет, а до двухсот, пока самому не надоест. И в следующий раз поменьше слушай, что тебе разные очкарики втирают. Вот он, твой эксклюзив, – сразу в двух, пропади они пропадом, экземплярах…

– Дай глотнуть, – сказал Рыба, подойдя к Майкову и остановившись рядом. – Заколебало меня это дело, в натуре, заколебало. Никаких нервов не хватает.

Майков отдал ему бутылку, и Рыба жадно присосался к горлышку, держа сигарету на отлете.

– А этих уродов ты зачем приволок? – спросил папа Май, указывая на женщину в ситцевом платье и старикана в соломенной шляпе, который суетился вокруг Простатита, махал руками, приплясывал и шумел едва ли не больше, чем все остальные, вместе взятые. Его визгливый фальцет буквально сверлил мозг, и если Простатит до сих пор не дал этому старому грибу по его сушеной тыкве, то, наверное, только потому, что у него болели забинтованные руки.

– Почему – уродов? – с сожалением оторвавшись от бутылки, сказал Рыба. – Телка очень даже ничего. Дочка, типа.

Не знаю, какая она там дочка, но в ботанике она рубит почище папаши. Мы по дороге базарили, так она нам про эту яблоню все расписала – какие у нее, типа, свойства, как ее сажать, да как подкармливать, да по сколько яблок в день жрать, чтоб хрен стоял и дети были. Дед, правда, ядовитый. Знаешь, как он Проса лажанул? Я думал, кранты, сейчас Простатит его грохнет…

Он снова поднес горлышко к губам, но Майков отобрал у него бутылку.

– И потом, сам прикинь, – продолжал Рыба, инстинктивно облизываясь и косясь на бутылку. – По мне, дерево – оно дерево и есть. Не понимаю я в них ни хрена. Забашлял бы деду, а потом оказалось бы, что это никакая не яблоня, а какой-нибудь этот.., кипарис. Что бы ты мне тогда сказал?

– Какой там кипарис, – проворчал Майков. – В объявлении черным по белому написано: яблоня Гесперид. То, что надо.

– Нормально, – с сарказмом произнес Рыба. – Ну, Май, ты даешь. Сам-то хоть понял, чего сказал? Написано… На сарае знаешь, что написано? А в натуре там дрова. Забыл, как сам объявления давал? «Продам „БМВ-720“, три дня назад пригнана из Германии, состояние идеальное». А машину пацаны в гараже из разного хлама на колене собрали за эти самые три дня…

– Ладно, ладно, не зуди, – проворчал Майков. – Просто не люблю я, когда по двору какие-то левые лохи стадами бродят. Аида посмотрим, что вы там привезли. Твою мать! – с чувством добавил он, подняв лицо к небу, как будто адресуясь непосредственно к Господу Богу. – Ненавижу осень.

Сказал бы мне кто, что я дни до ноября считать буду – не поверил бы, в натуре.

– Да при чем тут осень, – бросая в траву окурок, сказал Рыба. – Просто попали, как бараны, на пустом месте, ни за что. Ты правильно сказал: кто же мог знать, что Алфавит – псих ненормальный?

Они подошли к гаражу. Обе яблони уже стояли рядышком для сравнения. Ту, что еще не была посажена, бережно придерживал за ствол хозяин – тот самый суетливый старикан в соломенной шляпе, с профессорской бородкой клинышком и в старомодных круглых очках. Вид у старикана был обеспокоенный, немного испуганный и при этом какой-то агрессивный, как у старого ощипанного петуха, который гоношится, выкатывая грудь колесом, а сам в это время косится одним глазом на спрятанный за спиной у повара тесак.

За дерево он цеплялся так, что сразу было ясно: старый хрен скорее расстанется с рукой, чем разожмет пальцы до того, как ему заплатят. Девица – типа, дочка, – испуганно жалась к своему папаше, как будто в случае чего этот сморчок мог ее защитить, и стреляла во все стороны широко открытыми карими глазами. Майков заметил, что она то и дело поглядывает на яблоню Букреева, и поморщился: посторонняя да еще, если верить Рыбе, в ботанике разбирается… Как бы она чего лишнего не сообразила. Впрочем, с какой стати?

На дереве ведь не написано, откуда оно…

Он обошел яблоню кругом, придирчиво оглядывая ее со всех сторон. Вроде похожа… Эх, если бы это был, скажем, автомобиль! Тогда папа Май знал бы, о чем спрашивать, куда заглядывать и что проверять. А тут – дерево… Ну, похоже!

Если бы ему показали сначала одну яблоню, а потом другую, черта с два бы он их различил. Не ветки же им пересчитывать, в натуре! Высота вроде одинаковая, форма кроны тоже, и ствол примерно такой же толщины…

«Надо брать», – решил папа Май, завершил круг и остановился перед стариканом, который вызывающе блестел стеклами очков из-под обтерханных полей своей древней шляпы.

– Ну что, отец, будем торговаться? – снисходительно спросил папа Май.

– Я полагаю, торг здесь неуместен, – с надменным видом заявил старый козел. Фраза была хрестоматийная, и папа Май с внезапной грустью вспомнил Хобота, который обожал цитировать Ильфа и Петрова.

Впрочем, пакостный старикашка, кажется, никого не цитировал, а просто выражался в свойственной ему манере.

Как умел, так и выражался, в общем.

– Ладно, – с легким удивлением сказал папа Май. – Хозяин – барин. Не хочешь торговаться, и не надо. Мы люди не бедные и старость, как положено, уважаем. Думаю, в цене сойдемся. – Он вынул из кармана бумажник и взял его наизготовку, как пистолет. – Сколько?

– Десять тысяч, – не задумываясь, выпалил старый хрыч.

– Это ты, дед, загнул, – сказал Майков. – Но черт с тобой. Раз я обещал, что не буду торговаться, значит, не буду. Пацаны, у кого-нибудь десять штук рублями есть? Я эта деревянные с собой не таскаю, – пояснил он, обращаясь к старику. – Места занимают много, а толку от них, считай, никакого.

– Не трудитесь, – проскрипел старик. Выражением лица и в особенности своими очками он неприятно напоминал папе Маю покойного Лукьянова. – Боюсь, вы меня не правильно поняли. Вернее, это я недостаточно ясно выразился.

Простите великодушно! Я имел в виду доллары. Десять тысяч долларов.