Россия и русские в современном мире - Наталия Нарочницкая

Так к моменту русской революции «Европа», подготовившая эту революцию, чтобы устранить Россию как соперничающий образ христианской истории, сама вдруг утратила роль активно-творческого явления мировой культуры. Воплощаемая сначала католическим романо-германским духом, Европа прошла стадии дехристианизации через либерализм и богоборческий вариант социалистических идей, уступила роль главного оппонента православного толкования истории англосаксонскому пуританизму и ветхозаветному мессианизму – атлантической цивилизации без культуры.

* * *

В ХХ в. «Запад» как совокупное историко-культурное направление истории обретает неожиданные новые формы, выдвигая вперед США, которые становятся главным инструментом мондиалистской стратегии либерального толка, а после Второй мировой войны обретают смысл и значение альтернативной всеобщей цивилизации. Поразительно, что ни на рубеже веков, ни даже к моменту окончания Второй мировой войны этот давно нарождавшийся феномен поистине последнего – четвертого царства оставался все еще не-замечен в качестве лидера апостасии.

Не только В.Соловьев в конце XIX в., но русские мыслители времен революции и даже в послевоенные 50-е г., окончательно убедившиеся в непреодолимом неприятии и отторжении Западом России, не увидели принципиально нового в перегруппировке антихристианских сил самого Запада. Они по инерции продолжали полемизировать с той католической Европой, которая соперничала с Византией. с Европой Просвещения и французского социализма. В 1922 г. проекты Хауза – Вильсона уже умело заманивали поверженную в руины Европу в паутину мировых финансовых учреждений и наднациональных институтов, но Н.С.Трубецкой все еще осмысливает дилемму «Россия и Запад» как противопоставление православной культуры «романо-германскому духу».

Блестящий И.Ильин в 1940 г., критикуя философскую слабость верной по интуиции книги В.Шубарта «Европа и душа Востока», видит современный совокупный Запад исключительно в европейских культурных (католическая традиция) и геополитических критериях, а в некоторых статьях 50-х годов лестно отзывается о США и традиционно обрушивается на Германию. Сам Шубарт, метко подмечая у англосаксов, особенно пуритан черты, противоположные «иоанновской» русской культуре, и даже определяя американизм как «англосакство без джентльменского идеала. прометеевский мир, не облагороженный готическими ценностями», наивно наделяет американский тип шансом сблизиться с русским. К этому абсурду его ведет натуралистическое, нехристианское толкование истории (акцент на схожести климата, природного и этнического разнообразия и т. д.).

В течение последнего столетия Европа, обладавшая в период своего возрастания неоспоримой культурной мощью и героикой духа перестала олицетворять Запад, с которым полемизировали блестящие русские умы – сами люди культуры скорее XIX в. Спор с «Великим Инквизитором» был уже неуместен. Европа стремительно растворялась, капитулировала. И не только потому, что, совершив грехопадение фашизмом, уже не могла гордо претендовать на единственную историческую истину.

Среди тех черт Запада, которые особенно противоположны были России и восточно-христианской этике, стали доминировать типические свойства и этика англосаксонской расы. С историко-философской точки зрения, очевидной для знакомых с религиозной философией, характерной чертой американской идеологии во все времена являлись мессианство и провиденциализм. Именно англосаксонскому, особенно американскому пуританизму свойственна вдохновленная Ветхим Заветом идея особого предназначения, что не раз отмечал патриарх англосаксонской исторической мысли А.Тойнби.

Рассуждая о реальном и мнимом «родстве» пуританизма с иудаизмом, Макс Вебер считает англосаксонский пуританизм квинтэссенцией протестантизма и именно Ветхий Завет вдохновителем кальвинистов. Пуританизм по Веберу есть движущая сила западного общества и хозяйства (скорее, победившей версии), причем якобы не потому, что усвоил хозяйственную этику иудеев. Вебер, порой убедительно, пытается доказать, что «именно нееврейское в пуританизме определило. его роль в развитии хозяйственного этоса». Подчеркивая склонность пуритан к религиозно-мессианскому освящению «методически рационализированного осуществления своего призвания», Вебер справедливо отмечает куда большую уверенность пуританина в своей «избранности» в сравнении с богобоязненным ветхозаветным иудеем.

Америка изначально строилась как земля обетованная для всех апостасийных идей, которым мешала национально-консервативная Европа. Даже прикосновение к религиозно-философскому фундаменту общественного сознания поражает, до какой степени англосаксонское, особенно американское государственное мышление пронизаны ветхозаветным мессианизмом, начиная с Бэнджамина Франклина – потомственного кальвиниста. Любопытно, что Франклин, проведший с дипломатической миссией девять лет в пригороде Парижа, имел огромный успех во Франции у идеологов революции, либерализма и борцов с христианской церковью – масонов Мореллэ, Кабаниса, Мирабо, кружка Гельвеция.

Франклину – не окончившему даже «школы письма и арифметики» самоучке, типографскому рабочему и доморощенному философу – рукоплескали образованнейшие представители высокой европейской культуры. Ему, мелочному до карикатуры буржуа, ежедневно записывавшему любые расходы, а также педантично отмечавшему в «реестре добродетелей» свои «хорошие» и «плохие» поступки, пел гимны аристократ и распутник Мирабо. Что как не узы тайного братства и совместные всемирные проекты связывали столь разных «друзей человечества»? Североамериканские Штаты расценивались ими первым воплощением этих идей. Описание траурных ритуалов по кончине Франклина указывает на характер тех уз, что связывали кальвиниста и архитекторов мирового порядка во Франции. Братья Гонкуры рассказывают: «По случаю смерти Франклина «друзья революции и человечества», собравшиеся в кафе Прокоп., покрывают крепом все люстры, затягивают черным второй зал, пишут на входной двери: «Франклин умер»; увенчивают дубовыми листьями, окружают кипарисами его бюст, под которым можно прочесть: «Vir Deus» (Богоподобный муж), украшают его символическими аксессуарами – глобусами, картами, змеями, кусающими свой хвост.»

Похоже, неслучайно предреволюционная Франция возвела Франклина на высокий пьедестал «крестного отца будущих обществ». Кипящие ненавистью к «национальной реакции» «друзья человечества» видели в Америке претворение в жизнь на чистой доске систем Руссо и Монтескье. Не обошлось здесь и без патриарха вольнодумства – Вольтера. «Влияние Вольтера было неимоверным, – писал в 1934 г. А.С.Пушкин. – Европа едет в Ферней на поклон. Вольтер умирает, благословив внука Франклина и приветствуя Новый Свет словами дотоле неслыханными». Для встречи с американцем, обставленной с необычайной пышностью, восьмидесятичетырехлетний Вольтер в 1778 г. сам специально прибыл из Фернея в Париж и возложил на его голову руки со словами: «God and Liberty» («Бог и свобода»). Может быть, уже тогда самые «просвещенные» и посвященные умы и дирижеры мировых проектов торжественно передали «вырванный у тиранов скипетр» атлантическому пресвитеру?

Вебер писал о большей по сравнению с другими христианскими конфессиями способности пуританских народов, в частности, американцев, «абсорбировать еврейских прозелитов» – то есть евреев, «охотно» превращающихся в настоящих американцев. Вебер отмечает это свойство американцев, «что не удавалось народам с другой религиозной ориентацией», как доказательство отличия пуританского ветхозаветного духа от иудейского, не допускающего прозелитов. Но дело, скорее, вовсе не в самих американцах. Ведь объятия Христа открыты для любого принимающего Его Откровение везде, и после принятия Христовой Истины, для Бога нет ни эллина, ни иудея. Однако неслучайно эти «прозелиты» в начале ХХ в. избрали именно Америку как перспективный плацдарм. Кроме них, туда стекались и революционеры-атеисты всех мастей. Значит, из всего христианского мира Америка была наилучшим местом для тех, кто изначально отверг Христа или отступил от Него. Почему это так?